Русский Барбизон

В Тарусе – петухи да гуси!
Фото автора

Благодать межсезонья, мерзопакостный, дождливый и бесснежный ноябрь или не менее унылый март... Этот уголок нестерпимо, прямо-таки пронзительно хорош в слякоть, когда ни зги, ни души, когда вообще не ясно, где ты, что ты. Особенно в районе агробиологической станции, куда обычно не ступает нога неандертальцев, а ходят одни питекантропы и серые будни просовывают свои бледные пальцы сквозь ограду. Дощатые поблекшие, словно обиженные, лагерные бараки ощущают себя дворянским гнездом, оставленным своими замшелыми хозяевами. В одном из проулков, узком и вязком, на крыше сарая – смоляная бочка на колесах, чтобы не утащили эти цепкие и вороватые сумерки.

И только в мае, летом и ближе к сентябрю закат в Тарусе по-настоящему величав, а Ока с непременной синью, и заливные луга, словно сошедшие с полотен пейзажистов, отчаянно просятся на полотно.

На площади Ленина – мокрые галки, словно ноты, обосновавшиеся на доске объявлений «Райком КПРФ». Чуть ниже на зеленой фанерной доске колышется ветром клочок «Правды». Правильной дорогой или неправильной идем, кто даст ответ?

Собор Петра и Павла проступает из темноты неясными контурами, словно лицо давно забытого родственника. Вот он показался из провала памяти, пригрезился, а потом снова исчез, не окликнув, и даже имени не осталось. Вечер, словно плотной холстиной, обернул его светлые стены, убрал на полку: это потом, может быть, завтра или послезавтра… Как все это не похоже на то, что писал о Тарусе Константин Паустовский: «Пожалуй, нигде поблизости от Москвы не было мест таких типично и трогательно русских по своему пейзажу. В течение многих лет Таруса была как бы заповедником этого удивительного по своей лирической силе, разнообразию и мягкости ландшафта».

Слякотной осенью нет никакого ландшафта у Тарусы. И, возможно, не было. Ландшафт размыло дождями. Все, что осталось от Тарусы, – так это площадь Ленина, Роза Люксембург и Карл Либнехт. Вся эта социал-демократическая банда (джаз-банд) звонких согласных. Все остальное – лирика.

Все остальное описал Николай Заболоцкий в стихотворении «Городок»:

Целый день стирает прачка,

Муж пошел за водкой.

На крыльце сидит собачка

С маленькой бородкой.

Собачка лает, тьма сгущается, как смола. Ночная Таруса полна неведомых тайн. Ведомственная гостиница, словно в Тарусу опять пришли воевать литовцы во главе с Сигизмундом, покоряется не сразу. Но ее надо во что бы то ни стало взять, хотя бы даже и штурмом. В номере, даже когда во дворе выколи глаз, светло. Белые ночи по-тарусски переходят плавно и незаметно в матовое, будто на старой фотографии, утро. В подрамнике окна – березовая роща, будто гипюровая занавеска, загородившая простор. Небольшие прочерки веток, большое белое полотнище, опутанное морщинистой сетью пунктиров, контрапунктов, пауз. Так женщина убирает волосы в сеточку, старомодно и стыдливо. Так заметают слова свои давние, забытые значения. У Тарусы множество разных фокусов. Главное – откуда и как на нее смотреть.

Карьер известняка

Районного значенья,

И светлая река

Старинного теченья.

Так начинается стихотворение Варлама Шаламова «Таруса».

А вот уже «Осень в Тарусе» Марины Цветаевой:

Ясное утро не жарко,

Лугом бежишь налегке.

Медленно тянется барка

Вниз по Оке.

«Таруса – городишко весьма плохой.

Почти как Тамань у Лермонтова. И не в самой Тарусе, конечно, прелесть для тех, кто сюда приезжает. А прелесть вся в природе вокруг нее», – писал Юрий Казаков.

Тянущееся, словно ириска, пространство, неявность, размытость. Все это, наверное, и есть Таруса – да и вся средняя полоса.

Камень Марины.

Зеленые пятна акварели, кривые, словно непроснувшиеся, улочки, дворы, намокшие дрова, избы, земля, прорезанная неровной, но мощной, что жизнь на исходе, колеей. Во дворе:

Целый день она таращит

Умные глазенки,

Если дома кто заплачет –

Заскулит в сторонке…

Та самая, из стихотворения Заболоцкого, собачка, уцепившаяся за брючину, петухи да гуси. Таруса замерла в том самом времени, из которого поэты и художники ее срисовали для своего лирического пейзажа. А потом забыли. А она такой и осталась. С тех самых пор Таруса не изменилась ничуть. Ей вредно меняться. Желательно, чтобы она оставалась такой, как на полотне Поленова «Ока близ Тарусы», всегда.

Ведь сказано: русский Барбизон, пленэр, изволь соответствовать!

А я брожу вдоль и поперек Тарусы, разбирая ее по слогам: Таруса – разводить турусы на колесах – городить вздор. Таруса – торосы – затор – вставший на дыбы лед. Выгнувшие спину невысокие холмы, пролески, Ока, впадающая в реку Тарусу, или река Таруса, впадающая в Оку. Возле домика Паустовского.

Дом Паустовского – бирюзовый. Под цвет морской волны. Его хозяин некогда жил в Одессе, работал в газете «Моряк», бывал даже в Батуми… Мне кажется, этот цвет ему очень идет. Такой – не затеряется ни зимой, ни летом.

И вообще в Тарусе, даже если что и теряется, не пропадает насовсем. Домик, где жила Цветаева – дача «Песочная», – правда, ныне не существует, но зато имеется землистого цвета дом семейства Цветаевых, где она бывала. За стеклом черное пятно ее (ее ли?) блузки.

Борисов-Мусатов, Крымов, Поленов вывели цветовую формулу Тарусы. Ее стереотип. Поэтому и только поэтому нет в Тарусе той искусственной нарочитости, когда домам и улицам словно навязывают со стороны, как они должны выглядеть на самом деле и, главное, как не должны. Хотя на площади Ленина есть парочка зданий, напоминающих вставные зубы. Но в целом сохраняется русская красота – не идеальная, но асимметричная и оттого еще более пронзительная.

Таруса – она сама по себе. Роза Люксембург пересекается с Карлом Либнехтом так же естественно и незаметно, как Таруса с Окой. И даже памятник Цветаевой на берегу Оки не довлеет пейзажу. Он – скромный, одинокий вопросительный знак, так и не ставший восклицательным.

И не поймешь, чего здесь больше: литературы, прописанной с легкой руки Марины Ивановны, Паустовского, Заболоцкого, или музыки. Музыка покоя и тишины. Неторопливого русского, тоскливого, как всхлип, затишья, когда все это роскошество можно сохранить в своей памяти, бережно расфасовав по деталям, не забыв всяческие излучины, сливающийся с горизонтом голубой ситец реки, прочерк леса по-над дорогой, широкие, как полный выдох грудью, поля и прочий укроп и петрушку. Летом – зелень во всем своем возможном и невозможном спектре, осенние акварели, а зимой – оттенки голубого и темного. И еще – различные переливы, перепевы русской тоски:

А кому сегодня плакать

В городе Тарусе?

Есть кому в Тарусе плакать –

Девочке Марусе.

Опротивели Марусе

Петухи да гуси.

Сколько ходит их в Тарусе,

Господи Исусе!

Когда в Тарусе межсезонье, то не видать ни зги. Ни прошлого, ни настоящего. И Барбизона тоже нет. А только редкие, словно в ночи из окна поезда, промельки фонарей и размытость сюжета, пейзажа, всхлип расстроенного пианино…