Птичка-невеличка

Иногда жизнь заводит в тупик...
Фото Михаила Бойко

Для некоторых людей неизбежны определенные виды разочарований.
И. Уэлш

Как минимум два года моей жизни я отдал эротическому волонтерству. Обычный волонтер из сострадания помогает многодетной семье, инвалиду или больному ребенку, а я из безответной любви помогал Чужди.

Как правило, она просила сопровождать ее по делам и развлекать беседой, отдавать в ремонт какие-то вещи, оплачивать квитанции, делать покупки, на которые у нее не хватало времени или денег.

Некоторые безотлагательные поручения сводились к тому, чтобы доставить ей пачку сигарет или банку джин-тоника.

– Надеюсь, я не отрываю тебя от срочных дел, – струился в трубке ее томный голос. – Но тебе одеться быстрее, чем мне накрасить губы.

К несчастью, Чуждь жила на другом конце города. Полтора часа туда, полтора часа обратно – такова была плата за то, чтобы на минуту перешагнуть ее порог и услышать небрежное «спасибо». Но эту минуту она отдавала мне. Это был мой ломтик ее времени.

Однажды мне нужно было привезти Чужди плащ из химчистки и при этом не опоздать на работу. Так вышло, что я не смог до нее дозвониться и приехал без предупреждения.

Чуждь открыла дверь и недоуменно посмотрела на меня. Забрала плащ.

– Надо поговорить. Можно зайти? – спросил я.

Она неохотно посторонилась.

В ее комнате на незастеленной постели сидел Кенз и перебирал аудиокассеты. На нем были только камуфляжные брюки с подтяжками.

– Здорово, – улыбнулся Кенз и протянул руку.

Затем поставил Das Ich и откинулся на подушку, демонстрируя брусчатку пресса.

Он и вправду был похож на камышового кота.

– Я сейчас приду, – крикнула с кухни Чуждь.

Странно, но Кенз больше не вызывал во мне ни малейшей ревности. Как и все ее любовники, теперь он был для меня сверхъестественным существом, посвященным в мистерии ее тела.

Мне казалось, что я улавливаю исходящий от Кенза терпкий запах пота и тестостерона.

«Неприятный для меня, – подумал я, – но наверняка неотразимый для женщин… и для Чужди».

Феромоны. Канавки пресса. Густорусский, белокурый. Кенз был комильфо, мечта любой женщины.

Простыня была красноречиво измята. Одеяло перевернуто и приподнято у стены: казалось, что там продолжают совокупляться два постельных призрака.

Летопись подвигов этого гейзера гормонов. Я хотел запретить себе читать ее, но не смог. Мое воображение слишком подвижно.

У ножки кровати лежала тоненькая серебристая полоска с волнистым краем. Отрывная часть от упаковки презерватива Contex.

Чуждь принесла с кухни тарелку с жареным картофелем, яичницей и салатом из морской капусты. Пожалуй, это самое сложное из того, что она могла приготовить. Кенз с аппетитом набросился.

Чуждь с каким-то умилением на него смотрела.

Чтоб не видеть этой идиллии, я отвернулся к балконной двери и увидел на стекле рисунок, наверное, мылом. Это было изображение самой большей игрушки Чужди – поролоновой совы с короткими остроконечными крылышками и клетчатым брюшком. Снизу было подписано: «Обожаю маленькую П.Н.».

– Что такое П.Н.? – поинтересовался я.

– Неважно, – отрезала Чуждь.

Пустота в пустоте... Фото Михаила Бойко

Пока Кенз ел, я мучительно гадал, как же расшифровывается таинственная аббревиатура, словно от ответа на этот вопрос зависело мое будущее.

Откуда-то у меня появилась решимость.

– Можно тебя на пять минут? – спросил я.

– Только на пять минут, – улыбнулась она.

Мы вышли на кухню. Чуждь нашла на подоконнике бокал и встала спиной к плите.

У нее были красные, немного воспаленные глаза. От коньяка, который плескался в бокале, ее зубы имели слегка коричневый цвет, отчего она выглядела совсем беззащитно.

– Я – не игровой автомат и больше не буду заниматься твоими делами, – вырвалось у меня.

– Что все это значит?

– А почему я должен непременно объяснять тебе?

– Апофеоз глупости!

Я вышел в прихожую и стал зашнуровывать берцы.

– Ты так не уйдешь!

– Уйду!

– Кенз, верни его! – крикнула Чуждь.

Кенз настиг меня у лифта и схватил за горло:

– Иди обратно, извинись! Ты… ее оскорбил!

– Хочешь – бей, но не пойду, – ответил я, тщетно пытаясь разжать его пальцы.

Подъехал лифт.

– Убирайся! – сквозь зубы произнес Кенз и швырнул меня в кабину.

На улицу я вышел с чувством человека, у которого на языке вертится нужное слово, а он никак не может его поймать. В парке сел на скамейку и стал смотреть по сторонам, ища подсказку.

И вдруг неожиданно для самого себя громко сказал:

– Понял. Это птичка-невеличка.

Старушка, сидевшая на соседней скамейке, вскочила и засеменила прочь.

В восторге от своего аналитического ума я направился к метро.

Через полгода все было по-прежнему.

Чуждь и Кенз расстались. Потом у нее были другие увлечения, но, мне кажется, это была самая сильная ее любовь.

Иногда она приглашала Кенза на какие-то тусовки, но все реже и реже. Он сильно изменился. Как-то мне пришлось сажать его пьяного в троллейбус, и он что-то лепетал про какую-то Машу…