0
5331
Газета Стиль жизни Интернет-версия

17.11.2011 00:00:00

Ненастья Филипповна

Максим Нитченко

Об авторе: Макс Нитченко - литературный критик, прозаик (г. Дзержинск Нижегородской области).

Тэги: литература, любовь, женщина


литература, любовь, женщина Чисто русский синтез чувственности и этики┘
Павел Соколов-Скаля. Настасья Филипповна. Иллюстрация из книги: Ф.М.Достоевский. Собр. соч. в 15 т. Т. 6. Л.: Наука, 1989.

А.Ф.Б.

Список девиаций дочитав до середины, я всегда огорчаюсь.

Знаю, что не найду названия для эротического чувства к литературным персонажам. Есть влечение к статуям, картинам, фотографиям (пигмалионизм), к женским аксессуарам и отдельным частям тела, другие разновидности фетишизма. А влюбленности в литературные образы нет.

Оглядываясь назад, понимаю, что моя первая любовь – Настасья Филипповна. Тысячу раз прав Илья Глазунов, сказавший, что в мировой литературе нет более сложного и волнующего образа. В русской литературе – точно нет. Почему?

Достаточно сказать «Настасья Филипповна», и не надо уточнять, о каком художественном произведении идет речь и кто его автор. Настасья Филипповна – единственный вымышленный женский образ в русской литературе, однозначно идентифицируемый по имени и отчеству. Вы возразите: дело в специфической форме имени Анастасия – Настасья. Но недоразумения не возникло бы и в том случае, если бы я завел речь об Анастасии Филипповне, хотя имя Анастасия и отчество Филипповна отнюдь не редкие.

Все другие вымышленные женские образы в русской литературе нам известны либо по имени и фамилии, либо по имени и названию произведения.

В самом деле: Татьяна Ларина, Лиза Калитина, Наташа Ростова, Анна Каренина, Сонечка Мармеладова. Мало сказать «Татьяна», «Лиза», «Наташа», «Анна» или «Сонечка» – слишком много героинь с этими именами. А их отчеств мы либо не знаем, либо не помним.

Другой случай: Грушенька из «Братьев Карамазовых», Елена из «Униженных и оскобленных», Ася из «Аси». Попробуйте вспомнить их фамилии, не говоря уж об отчествах.

Отдельную группу образуют экзотические для русского слуха имена – Лара, Лолита и т.д. Это исключения, подтверждающие правило.

Доказательство не слишком строгое, но в эстетике смешно предъявлять завышенные требования к строгости доказательств.

Почему я уверен, что был влюблен в Настасью Филипповну? Ну, хотя бы потому, что грезил ею, засыпал и просыпался с ее именем на устах, горел в любовной лихорадке, страдал до изнеможения, представлял в качестве собеседницы, беспрестанно искал с ней встречи┘

А встретиться с Настасьей Филипповной мог одним-единственным образом – зачитывая книгу до дыр. Не назову, сколько раз перечитывал «Идиота», – это число, во-первых, приблизительное, а во-вторых, постоянно увеличивающееся. Скажу лишь, что оно трехзначное.

Помню, что свою возлюбленную я называл Ненастья Филипповна – есть в ней что-то роковое, стихийное. А взбалмошную, пустую и незрелую Аглаю Епанчину именовал Наглая Ивановна. Особенно любил сцену «свидания двух соперниц», в которой беспримесный моральный эталон – князь Мышкин – признал нравственное превосходство Ненастьи Филипповны над Наглаей Ивановной!

И до сих пор вздрагиваю при каждом упоминании имени Настасьи Филипповны, оскорбляюсь, когда кто-то говорит или пишет о ней без надлежащего пиетета. Что это, если не любовь?

Долгое время наивно полагал, что я один такой – безнадежно влюбленный в Настасью Филипповну. Оказалось, что нет.

Считаю, что Юрий Олеша – посредственный писатель. Не вижу за ним особенных заслуг, кроме тусклых афоризмов и вымученных метафор. Но высшее его достижение – это следующий пассаж из «Ни дня без строчки»: «Однажды мне попала в руки книга Шеллера-Михайлова, какой-то роман из собрания сочинений этого писателя, изданный «Нивой». Я стал читать этот роман – некую историю о денежно-наследственной неудаче в среде не то чиновничьей, не то профессорской┘ Бойко написано, но ни следа очарования, магии. Свадьбы, векселя, интриги, вдовьи слезы, прожигающие жизнь сынки┘ И вдруг, перейдя к одной из очередных страниц, я почувствовал, как строчки тают перед моими глазами, как исчезает страница, исчезает книга, исчезает комната, и я вижу только то, что изображает автор. Я почти сам сижу на скамейке, под дождем и падающими листьями, как сидит тот, о ком говорит автор, и сам вижу, как идет ко мне грустная-грустная женщина, как видит ее тот, сидящий у автора на скамейке┘

Книжка Шеллера-Михайлова была по ошибке сброшюрована с несколькими страницами того же «нивского» издания сочинений Достоевского. Страницы были из «Идиота».

Я не знал, что читаю другого автора. Но я почти закричал:

– Что это? Боже мой, кто это пишет? Шеллер-Михайлов? Нет! Кто же?

И тут взгляд мой упал на вздрогнувшее в строчке имя Настасьи Филипповны┘ И вот еще раз оно в другом месте! Кажущееся лиловым имя, от которого то тут, то там вздрагивали строчки!

Колоссальна разница между рядовым и великим писателем!»

Не строчки вздрагивали, а сам Олеша. Уж кому это было знать, как не мне! Только имя Настасьи Филипповны всегда представлялось мне не лиловым, а каким-то трансцендентно-синим.

– Ага, Юрий Карлович! Значит, вздрагивали! – воскликнул я торжествующе.

Подозрения подтвердились. Позднее я прочел у Валентина Катаева об Олеше: «Идеалом женщины для него всегда была Настасья Филипповна из «Идиота» с ее странной, неустроенной судьбой, с ее прекрасным, несколько скуластым лицом мещанской красавицы, с ее чисто русской сумасшедшинкой. Он так и не нашел в жизни своего литературного идеала» («Алмазный мой венец»).

Моя мечта – написать о Настасье Филипповне книгу. Что-то вроде ЖЗЛ. Есть же в этой серии книга, посвященная Козьме Пруткову?

Но не отважусь. Понимаю колоссальную разницу между рядовым и великим биографом. Не хочу, чтобы ко мне отнесли слова Олеши: Бойко написано, но ни следа очарования, магии.

Даже эта статья мне далась с неимоверным трудом. Оттого, полагаю, что пишу о своей возлюбленной, сверхценном объекте. Угнетает ответственность. А о Настасье Филипповне надо писать в эротической экзальтации, на пределе чувств.

Не нравятся мне и кинематографические воплощения Настасьи Филипповны. Ну, не передают они ее необыкновенной красоты, трагизма и обаяния, этого чисто русского синтеза чувственности и этики!

Не справляется с этой задачей и картина Ильи Глазунова (1956). Более ранняя картина Павла Соколова-Скаля (1953) чуть более удачна. Но на ней Настасья Филипповна слишком полнокровна, тепла, круглолица. Между тем ее три наиболее характерные черты: худоба лица, бледность и высокомерие. Обращусь к изданию, которое под рукой (Ф.М. Достоевский. Собрание соч. в 15 т. Л.: Наука, 1989–1996. Т. 6). Вот описание ее фотографии (sic!), причем от лица всеведущего рассказчика, а не князя Мышкина: «Она была сфотографирована в черном шелковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; волосы, по-видимому темно-русые, были убраны просто, по-домашнему; глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и как бы высокомерное. Она была несколько худа лицом, может быть, и бледна┘» (32).

Далее князь целует ее портрет. В этом месте, я всегда целую иллюстрацию Соколова-Скаля.

А «скуластое лицо мещанской красавицы» – целиком на совести Катаева, хотя на мысль о скулах его навели, по-видимому, «две косточки под глазами в начале щек», о которых упоминает князь Мышкин (38).

Бледность Настасьи Филипповны, кстати, подчеркивается чаще и навязчивей всего: «В последние два года он часто удивлялся изменению цвета лица Настасьи Филипповны: она становилась ужасно бледна┘» (46), «красота бледного лица, чуть не впалых щек и горевших глаз» (83), «обыкновенно бледное и задумчивое лицо ее» (121), «худы и бледны» (144), «ставшая бледнее» (146) и т.д.

Но самая броская черта – это ее манера говорить. Попробуйте подсчитать, сколько раз в романе Настасья Филипповна «вскрикнула» (или «крикнула»). Чтоб облегчить вам работу, приведу номера страниц: 105, 107, 112, 114, 120, 122, 152, 160, 177, 178, 179┘

И, наконец, признание, которым полагается завершать подобные воспоминания. Я по-прежнему люблю вас, Ненастья Филипповна!


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Карнавальный переворот народного тела

Карнавальный переворот народного тела

Юрий Юдин

100 лет тому назад была написана сказка Юрия Олеши «Три толстяка»

0
914
Тулбурел

Тулбурел

Илья Журбинский

Последствия глобального потепления в отдельно взятом дворе

0
812
Необходим синтез профессионализма и лояльности

Необходим синтез профессионализма и лояльности

Сергей Расторгуев

России нужна патриотическая, демократически отобранная элита, готовая к принятию и реализации ответственных решений

0
713
Вожаки и вожди

Вожаки и вожди

Иван Задорожнюк

Пушкин и Лесков, Кропоткин и Дарвин, борьба за выживание или альтруизм и другие мостики между биологией и социологией

0
463

Другие новости