Роза Цветкова
Сидеть на чемоданах в ожидании лучшей доли как-то не хочется.
Фото Reuters
Иногда в нашей дружной женской компании наступает разлад. Не то чтобы надолго и не то чтобы всерьез, но все же┘ Как прикажете реагировать, когда одна из нас вдруг начинает твердить, словно заклинание: «Надо быстрее отсюда сваливать, вот выучу польский, докажу наличие нужной крови и┘»? Тут ее глаза мечтательно затуманиваются, и мы уже знаем, что наступил момент, когда она спит и видит, что живет в Польше, имеет паспорт, открывающий въезд в любую страну Евросоюза, а мы, затурканные и замученные российским бытом, приезжая к ней в гости, наконец поймем, что из России надо уезжать, пока не станет совсем поздно.
И хотя сценарий ее монолога почти всегда один и тот же, а в этот раз еще и подогретый недавней поездкой вместе с внучкой-малышкой на греческие острова, я так же традиционно начинаю кипятиться: «Почему это надо обязательно уезжать отсюда и с какой стати в Польшу?»
«Ну вы-то свой шанс вообще давно прос..ли», – снисходительно лишает меня слова еще одна подружка. Это, как всегда, намек-напоминание на полунемецкое происхождение моего мужа. Его отец по фамилии Кифер в годы войны был репрессирован: отозван прямо с фронта и сослан на тульские шахты. Как представитель немецкой национальности, по мнению Иосифа Сталина, заведомо вражеской. Жил поначалу за колючей проволокой, его, как и многих других русских немцев, отправленных сюда с Северного Кавказа, под конвоем спускали под землю добывать уголь, условия существования этих ни в чем не повинных, кроме национального вопроса, советских людей мало чем отличались от жизни в плену.
Это много позже, кажется, после смерти «вождя народов» им, фактически ссыльным, было разрешено ходить куда захочется, так он познакомился с женщиной, у которой на войне погиб муж и осталось двое ребятишек. Потом родилось еще трое общих, которым родители побоялись дать фамилию по отцу, их и так все детство в деревне обзывали «фашистами».
Теперь представители нашего девичника считают, что мы сглупили в конце 80-х – начале 90-х, когда была весьма популярной шутка, что, для того чтобы уехать в Германию на ПМЖ (постоянное место жительства, если кто не знает), достаточно иметь в семье всего лишь немецкую овчарку. В принципе так оно и было, из Союза, уже почти распавшегося, уезжали тогда тысячами, в немецкое посольство стояли многокилометровые очереди, и практически все получали вожделенную выездную визу.
Ощущение своей востребованности на Западе – в открытой печати публиковались анкеты на ПМЖ в Канаду, Австралию и некоторые другие страны – и бесполезности на родине – кто только не кинул камень в эти наши 90-е, – многим моим друзьям и знакомым невиданная доселе свобода кружила голову. Уезжали, прощались, как навсегда, потом писали письма (обычные, Интернет тогда нам только снился), что учат немецкий, английский, иврит, получают за это пособие, несколько раз кратное нашей зарплате, а потом случались радости: «Работаю пока посудомойкой в забегаловке недалеко от дома». Про свое высшее, филологическое, математическое или медицинское, образование старались вспоминать в последнюю очередь. Так что по сравнению со своими некоторыми однокашниками за кордоном последнее десятилетие XX века я прошла гораздо успешнее – журналистика того периода вовсю способствовала демократии в новой России.
Сегодня экс-эмигранты, прошедшие курсы экстремального выживания, – полноценные граждане США, объединенной Германии, Израиля. Почти у всех моих заграничных друзей – состоявшиеся вторые браки, первые почему-то не выдержали трудностей переезда, работа по специальности, дом с почти выплаченным кредитом. Мы периодически списываемся в социальных сетях, поздравляем друг друга с праздниками, но, скажите на милость, почему каждый из обретших новую родину постоянно присылает ссылки на какие-то казусы в жизни здесь, в современной России? Словно пытается уверить меня, а заодно и себя, что лучшее, что можно сделать, живя здесь, – это все-таки уехать отсюда.
 О русском застолье слагаются легенды. Фото Reuters |
И снова кто-то из знакомых не выдерживает – и если не сам уезжает, то хотя бы выросших за время перестройки и демократии детей посылает учиться в Австралию, Англию, еще куда-нибудь. И, кажется, чуть ли не в каждой европейской стране есть уже целые кварталы русских. И там живущие, при самой разной степени собственной обеспеченности, не очень-то довольны отношением к себе со стороны местных жителей. Ну в самом деле, сколько там ни живи, все равно аборигеном не станешь. Где, в какой такой цивилизованной стране, залив соседей снизу по самую маковку, можно обсудить этот потоп с ними же под добрую старую водочку? Ну, под кизлярский коньяк, на худой конец? «Понятно, – махнет рукой под конец наскоро собранного стола – грибочки, жареная картошечка, селедочка – милейшая пара с седьмого этажа, – что возьмешь с наших насквозь проржавевших труб, не говоря уже о вентилях». А потом, долго прощаясь, будут давать советы, как лучше подремонтировать вздувшийся паркет. И, встречаясь в лифте, мы теперь будем интересоваться последними новостями в жизни каждой семьи. Где еще выражение «Понять и простить» будет восприниматься не просто как прикольная фраза смешного телегероя, а как реальный призыв к действию? Причем в любой ситуации нашей российской жизни?
Про все это я так или иначе напоминаю своим ветреным подружкам. Которые в принципе со мной согласны. До следующих посиделок, во время которых мечты о прелестях заграничной жизни, особенно после просмотра фотоотчетов о проведенном в Париже, Амстердаме, Белоруссии, в конце концов, отпуске, набирают новую высоту. И тогда кто-нибудь из нас снова начинает: «Надо бы пойти на курсы хинди...»
