Утопленница необыкновенной красоты

Данте Габриел Россетти. Блаженная Беатриса.
Из собрания галереи Tate

В роскошном старинном платье, которое художник приобрел специально для этой картины, она часами лежала в наполненной ванне. Джону Милле хотелось правдиво изобразить и эти мокрые складки, и расплетшийся венок Офелии. Но почему он выбрал моделью девушку, совершенно непохожую на эталон красоты того времени?

Викторианские красавицы были невысокими и пухленькими, подобно самой королеве, а у Элизабет Сиддал – совсем неигрушечные габариты, длинные конечности, длинная шея и, главное, рыжие волосы, которые считались тогда уродством. Чтобы научить людей восхищаться этой статью и этой гривой, в полумраке отливавшей червонным золотом, а на солнце приобретавшей блондинистый оттенок, требовалось совершить в умах настоящий переворот.

Милле и его уставшие от морализаторского «уродливого» искусства единомышленники решили именно переворотом и заняться. Сначала они, чтобы подчеркнуть свое духовное родство с мастерами раннего Возрождения, называли себя прерафаэлитами и славили мир Божий, в котором возможно существование подобной красоты. Признаваясь в любви, художники не всегда обращались напрямую, поэтому их библейские сюжеты получались далекими от канонов. Но идеолог «Братства прерафаэлитов» Рёскин именно таким видел предназначение искусства: «находить во всем, что кажется самым мелким, проявление вечного божественного новосозидания красоты и величия, показывать это немыслящим и незрящим людям».

Потом пути Рёскина и прерафаэлитов разошлись. «Жизнь должна копировать искусство, а не наоборот. Отныне красота будет единственной истиной», – объявили художники, создавая собственный эстетический мир в архитектуре, живописи, скульптуре, дизайне, моде, литературе. Интерьеры их «прекрасных домов» можно назвать выставочными. Да и сами молодые люди со своей экстравагантной манерой одеваться превратились в экспонаты. Когда принадлежавший к этому кругу Оскар Уайльд и его жена прогуливались в стилизованных под средневековые костюмах, уличные мальчишки кричали им вслед: «Гамлет и Офелия идут!»

Но первой супермоделью можно по праву считать Элизабет Сиддал. Девушка проложила дорогу для таких же длинных, бледных, рыжеволосых дев, которые по сей день оккупируют подиумы и модные обложки. Современникам она показалась фантастическим явлением, похожим на бред опиумиста: наряженная старинной знатной дамой простолюдинка с развевающимися волосами, свободная от корсетов, кринолинов и условностей.

Работа над «Офелией» не остановилась и зимой. В один из затянувшихся сеансов погасли лампы, которые художник ставил под ванну для подогрева воды. Вода сделалась ледяной, но деликатная Лиз не решилась отвлечь его от работы и в результате простудила легкие. Милле пришлось оплачивать счета за лечение девушки. Зато написанную им утопленницу назвали шедевром.

Другим широко известным произведением, в котором увековечена Лиз Сиддал, является «Блаженная Беатриса» Данте Габриела Россетти. У Россетти, художника, поэта и товарища Милле по эстетическому движению, восхищение девушкой превратилось в манию. Он наряжал Элизабет в средневековые платья, бесконечно изучал и рисовал ее, вдобавок занимался художественным образованием красавицы.

Джон Милле. Офелия. Из собрания галереи Tate

Но его рыжеволосая муза чахла на глазах. Сегодня биографы разбавляют эту историю сомнениями: может, не туберкулез начался у Элизабет, а какая-то другая болезнь, анорексия, например? А то литературщина прям какая-то получается... Помимо болезни кроткую Элизабет мучило унизительное положение содержанки: семья Россетти не считала ее подходящей партией для своего сына.

В 1860 году друзья Данте (все сплошь джентльмены) все-таки убедили его жениться на девушке, хотя к тому времени у него уже была связь с другой рыжей моделью, Фанни Корнфорт. Поговаривали, что Фанни подрабатывала проституцией. Эта жизнерадостная и хозяйственная женщина вскоре стала незаменимой в доме художника. А Лиззи, впавшая в меланхолию из-за измены мужа и случившегося выкидыша, умерла в 1862 году, приняв большую дозу опиума.

Теперь измученный раскаянием Россетти рисовал неземной образ жены. В 1869 году ему вдруг пришло в голову издать сборник поэм, единственный экземпляр которого он похоронил вместе с Элизабет... От завершающих сцен этой готической драмы кровь стынет в жилах – есть там и разрытая могила, и насквозь проеденный червяком томик любовных стихов, извлеченный из-под прекрасных когда-то рыжих локонов.

Успеха изданные стихотворения не имели, и вконец расстроенный Россетти алкоголем и наркотиками довел себя до умопомрачения и смерти. (К тому времени практичная Фанни его уже бросила.) Вскоре пришло к упадку само эстетическое движение. Другой разочарованный художник, Вильям Моррис, признавался: «Красоте я теперь предпочитаю образование и свободу для всех». Но то, что они совершили, уже определило культурные черты ХХ века. Предвестник модерна – эстетизм вдохновил средние классы не только на покупку прекрасных вещей – на изменение самого стиля жизни.

Куда ведет красота ради одной красоты? Это в самом деле навязчивый вопрос. Сегодня, когда искусство и мода для многих значат больше, чем религия, он звучит с новой силой. Организаторы выставки «Культ красоты: эстетическое движение 1860–1900-х годов», которая будет проходить в Лондонском музее Виктории и Альберта до середины лета, намеренно расставили акценты. Почти 300 экспонатов (многое из частных коллекций, даже у Ллойда Вебера позаимствовали), включая 60 картин, уникальную мебель, обои, ткани с павлиньими перьями, прочие прелестные вещицы, вызывают восхищение и желание обладать, но в то же время настойчиво напоминают о декадентской концовке движения. Вот такой ответ... Хотя при желании в упадке и тлене тоже можно разглядеть красоту.