Цветы эмиграции

Мне было тринадцать, когда моя семья перебралась из Москвы в Дюссельдорф. Первый день в гимназии начался легко: то, что здесь проходили по математике в восьмом, мне пришлось выучить в пятом, класс отнесся к моему появлению мирно... Смущал меня только предстоящий урок под названием «Religion». Я в то время гордо описывала себя свежевыученным словом «агностик» и очень опасалась, что новые одноклассники бухнутся на колени и примутся дружно молиться. Боялась я, однако, зря. На религии говорили о половом созревании вообще и о мастурбации в частности – что, как объяснили нам, не грех, а естественное проявление неразумной юности.

Одноклассник Миша объяснил мне на следующий день, что вместо этих уроков можно ходить на занятия по иудаизму, как он. Я рассудила, что там вряд ли будет так смешно; а Миша через несколько лет стал верующим иудеем. Неудивительно, что со своей будущей женой, Джессикой, он познакомился в синагоге. Удивительно только, что ее родители – католики.

Джессика – восьмой ребенок в сельской христианской семье. Ее родители – школьные учителя; в каждом классе среди учеников был и их собственный ребенок: семья большая, деревня маленькая. Оба педагога страдали комплексом вины, хоть и родились на поколение позже виноватых – с интеллигентными немцами это случается часто. (На этом месте мог бы быть малооригинальный пассаж о том, что за сталинские лагеря стыдно немногим.) Чувство это подвигло пару на смелый шаг – когда младшему ребенку исполнилось семь, они всем семейством поехали на полгода работать в кибуц. На исходе шести месяцев маленькая Джессика объявила родителям, что она решила быть еврейкой. Мама покорно убрала свинину из рациона дочки (лишившейся таким образом доброй половины привычного кулинарного ассортимента), купила менору, запаслась мацой┘ Может быть, втайне она надеялась, что Джессике надоест новая религия, но нет. Старшеклассницей, пока сверстники получали водительские права, она прошла гиюр – а еще через пару лет вышла замуж за Мишу.

Джессика все же довольно экзотична. А вот Каролина – вполне типичная студентка. Она питается исключительно фруктами и йогуртами с пометкой «био», поет в хоре, состоит в полудюжине благотворительных организаций и всей душой верит в братство (и сестринство) народов. Среди ее приятелей много иностранцев, в том числе и выходцев из России – Оля Лерман, Паша Кац, я┘ «Нет никаких национальных различий на самом деле, их нацисты придумали!» – воскликнула она как-то в запале. «Ну сама подумай – разве ты не отличишь африканца от китайца?» – спросил Паша. Взгляд Каролины задумчиво прошел неблизкий путь от кончика его носа к переносице, чуть задержавшись на благородной горбинке. Честно уставившись в его карие глаза под черными кудрями, она вздохнула: «Да, ты прав, пожалуй. Я вот сейчас присмотрелась – у вас, русских, и правда похожая внешность».

Политкорректность хорошо усвоена даже не самыми доброжелательными немцами. Как-то мы с другом гуляли по деревушке Груитен под Дюссельдорфом – прелестное место; по углам центральной площади расположились кирха, пивная, кафе-мороженое и кабинет психоаналитика: что еще нужно для счастья? – и забрели в поле. Вскоре на нас почти буквально наехал сурового вида мужчина на тракторе. Поле принадлежало ему, и его намерение немедленно позвонить в полицию вполне можно было понять. Умиротворить его не получалось, но тут прозвучал решающий аргумент: «Вы только учтите, что я гей, а моя подруга – русская еврейка. Как вы объясните полиции, что это не дискриминация?» Пристально посмотрев на нас, тракторист убрал мобильный в карман. А мы отправились к дороге, стараясь мягче ступать по влажной земле – ведь и правда нехорошо топтать посевы.

Очень пестро и разнообразно. Но пока только на торговых путях. Каналетто. Буцентавр готовится отплыть от мола в день Вознесения. 1740. Лондон, Национальная галерея

Крестьянину, возможно, и удастся дожить до седин, не вступая с русскими в контакт теснее этого диалога. А вот высокопоставленным сотрудникам крупных компаний нередко приходится отправляться в Россию на год, а то и два. Для них – так же как и для их коллег, отправляющихся в Китай и другие экзотические страны, – проводятся «семинары по культурной компетенции». Причем часто проводятся мной. Первый вопрос почти всегда о водке: неужели действительно будут заставлять ее пить стаканами? А если отказаться, русские обидятся? А если принести справку от врача, что это вредно?

На самом деле немецкое отношение к водке достойно всяческих похвал: ее пьют мало и творчески. Наиболее распространены среди моих приятелей три способа. Молодежный: пакетик порошка для фруктовой шипучки высыпается в рот и держится там, пока химическая реакция со слюной не заставит глаза полезть на лоб, а потом запивается глотком из стопки. Мужской: «Schwarze Sau» – «черная свиноматка» представляет собой водку, настоянную на лакрице до приобретения характерного запаха и цвета. И, наконец, дамский: пол-литра водки на полкило шоколадной пасты, смесь взбить со сливками. Надругательство, скажете? Но ведь свою сакральность водка в Германии теряет уже в момент перевода: если der Wodka мужского рода, то почему бы не считать ее сырьем для ликера?

После алкогольного вопроса семинар обычно обсуждает типичные недоразумения. Если русский собеседник стоит очень близко и не улыбается, это еще не повод спасаться бегством. Если косметика и украшения на даме весят больше, чем ее одежда, это еще не позволяет сделать выводов о ее профессии. Переходим к диалогам. «Я Хайнц. Я┘ как по-русски Dusseldorfer?» И правда, как житель столицы Северного Рейна-Вестфалии называется по-русски – дюссельдорфец? Или другой суффикс попробовать... На этом месте я начинаю хихикать. И как объяснить участникам семинара, что смешного в моем неожиданном осознании того, что мой сын – коренной дюссельдорфчанин?