Увидеть Париж и жить

Парижские улицы, дома, крыши с трубами, как у какого-то странного музыкального инструмента, – все это ясно, промыто, весенне.
Фото автора

Все, что открывалось во мне в Париже, было, конечно же, и раньше. Я не стал другим. Но этот город заставлял испытывать странное, откуда-то из детства прилетевшее ощущение: надо быть лучше. Все, что дано тебе природой, должно стать чище и яснее – для этого и живешь.

В Париже я сильно и страстно полюбил жизнь.

Не то чтобы я не любил ее раньше┘ Любил. Но тут был тот взрыв влюбленности, когда чувствуешь всю свою душу – какая она большая и живая. Невыразимая и жаждущая выразиться.

На новом месте человеку свойственно делать над собой усилие наблюдения, соединяя свои чувства и видимую картинку. Но в Париже я не ощущал этого усилия. Мои чувства и были взглядом, слухом, обонянием. Стены домов становились моей кожей, и шершавые стволы каштанов в Люксембургском саду были моими руками. Я растворялся в этом городе, становился его частью, но не замирал при этом, а оживал еще больше. Весна помогала, весна. Парижская весна нежна, медленна, она часть не года, а города, кажется, она здесь всегда, окружает тебя и отзывается в тебе внутренним эхом.

Это постоянство парижской весны ощущаешь, когда смотришь на город сверху – с Эйфелевой башни, с Монмартра, со смотровой площадки старого универмага «Прентамп» возле Гранд-опера. Парижские улицы, дома, крыши с трубами, как у какого-то странного музыкального инструмента, – все это ясно, промыто, весенне. И при этом постоянное ожидание преображения: закрываешь глаза, а когда смотришь потом опять, то ожидаешь, что город преобразится. И это происходит – каждую минуту ловишь новое чувство своей связи с Парижем.

В отличие от Москвы Париж принимает сразу, без остатка, как будто ты жил здесь всю жизнь и наконец вернулся после долгой разлуки. Я почувствовал себя здесь своим. Признаться, это даже льстило – я понимал, что так здесь может себя чувствовать только человек, привыкший относиться к миру художественно. Париж выявляет в человеке художественность и за это позволяет ему полюбить себя сразу, с первого мгновения. А может и не позволить. Я вспомнил одного маститого советского писателя, который побывал здесь в 70-е годы. Париж ему не понравился. «Удивительно грязный город», – было его впечатление.

Я благодарен Парижу, что он позволил мне полюбить его сразу. Этот город будет притягивать всю жизнь, манить, ждать моей с ним очередной встречи.

Чехов вот писал, что если человек видел Индийский океан, то ему будет что вспомнить ночью во время бессонницы. Париж весь состоит из таких мест, спасающих от бессонницы. И классический, но нисколько не банальный вид Нотр-Дам с моста через Сену, и незаметный переулок направо от бульвара Итальянцев – всегда поворачиваешь голову, чтобы увидеть в нем, вдалеке и вверху на фоне яркого сине-фиолетового неба белую голову Сакре-Кер.

И звуки раннего парижского утра всегда вспомнятся, если одиноко и тоскливо станет на душе. Когда вспомнишь, как рано утром шел по улицам, и эхо бегало по стенам, как в лесу по деревьям, и ты слышал звук своих шагов, летевший тебе навстречу от стен Парижа, – тогда и поймешь, что ты не одинок и не до уныния тебе.

Кстати, это эхо особенно удивительно – город городов, квинтэссенция города, а постоянное ощущение, что ты в живой природе.

Однажды таким ранним утром я наблюдал на почти безлюдном тротуаре бульвара Капуцинок чернокожего парижанина – чечеточника. Перед ним не было шляпы для сбора денег, да и прохожих было мало – он бил степ для души и для Парижа. И для меня, как оказалось. Вот это было настроение!

Этот город не терпит фальши – пошлости здесь места нет. Он наполнен вкусом, потому что видел много великих людей с их фантазиями, необъяснимостями, странностями и умел ценить их подлинность. Что соотносилось, сживалось с Парижем – становилось значительным. Здесь невозможно негармонично соединить слова – останется пустой лист, невозможно написать бездарную картину – останется пустой холст, придумать бездушную мелодию – останется молчание. Все, что засияло на промывочном лотке Парижа, – золото искусства. Видимо, поэтому всегда и стремились сюда художники – на проверку по высшему счету. И если холст действительно не пустой, то Париж его примет – как Шагала при жизни или как Сутина после смерти. Может, поэтому и не торопятся парижские прохожие посмеяться над сувенирными пепельницами, которые вырезают из пивных банок бомжи? А может, это просто привычка уважать любые творческие проявления личности.

Вообще парижские бомжи – как моллюски, каждый в своем мире и не претендует на мир внешний. Потому они и не мешают взгляду, будто вписались в тротуарную жизнь, став ее небольшой неподвижной частью. Было бы их жалко, если бы им было плохо. Но почему-то кажется, что им не плохо. И не останавливается на них взгляд, тем более что понимаешь: пялиться на них неприлично.

А вот на обычных парижанах взгляд останавливается – невольно. Красивые лица. И не гламурной красотой, а тем же стилем, которым пронизано все – и одежда, и, наверное, душа, и мысли. Некоторые из них, поймав мой взгляд, кажется, искренне жалеют меня за то, что я не парижанин. У меня просыпается собственная гордость, но сразу успокаивается: она здесь неуместна.

Когда-то я удивлялся, узнав, что Хемингуэй писал свои произведения в парижских кафе. Сейчас понимаю. Париж весь – для творчества. Просыпаешься в мансарде, смотришь на крыши с музыкальными трубами, спускаешься на Большие Бульвары, сидишь в кафе, гуляешь в саду Тюильри – везде находишься в одной и той же огромной мастерской.

О самом Париже написано и сказано, пожалуй, больше, чем о любом другом городе мира. Но что бы я ни читал, всегда замечал: каждый автор, парижанин или иностранец, чувствует невозможность сказать об этом городе исчерпывающе. Или хотя бы приблизиться к этому. Может быть, такое ощущение возникает потому, что Париж в принципе неисчерпаем и за чувствами к нему не угнаться. Или, наоборот, – их не остановить.

Обычно в местах, которые полюбил особенно, боишься последнего дня перед разлукой. Как проститься, как оборвать последнее живое чувство связи? Здесь этого страха нет. Потому что чувствуешь: Парижа в тебе хватит надолго. Ты так переполнен им, что жизнь в любом другом месте будет пронизана его стилем, чувством, содержанием. Париж одинаково предназначен для воспоминания и для будущего.