Дарья Данилова
Обороняя гражданское население от различных опасностей, главное – не перестараться.
В.Н.Кулагина. На оборону СССР. 1930
Наш учитель гражданской обороны Геннадий Борисович вел уроки так зримо и убедительно, что мы, ученики 5-го класса 23-й школы по улице Сахалинской города Южно-Сахалинска острова Сахалин, выходили из класса с искаженными страхом лицами. У него была передовая метода: полное погружение в предмет. Вполне вероятно, он обладал и легким гипнотическим даром. Он раскладывал на столе свои пугающие наглядные пособия, застывал у плаката с планом эвакуации, обводил нас пристальным взглядом и начинал говорить: «Звенит звонок. Вы думаете, что кончился урок, но вы ошибаетесь. Звонок продолжает звенеть. Это тревога. Это ядерный взрыв. Вы строитесь и быстро молча идете в столовую (столовая у нас в школе располагалась под землей). Вы спускаетесь без паники. Без криков. Вам раздают противогазы и защитные костюмы. Все, кому противогазов не хватило, надевают марлевые повязки. Вы всегда носите с собой в портфеле марлевые повязки. Противорадиационный костюм состоит из┘. »
Голос Геннадия Борисовича отчетливо звучал в полной тишине. Геннадий Борисович был худым и жилистым, с огромными руками и в кирзовых сапогах, которыми шаркал по школьным коридорам. Дисциплина на его уроках была образцовой. Наверное, никто в Советском Союзе так прочно не знал основ гражданской обороны, как ученики 5-го класса 23-й школы по улице Сахалинской города Южно-Сахалинска острова Сахалин.
В один прекрасный (точнее, ужасный) день Геннадий Борисович поссорился с женой, молоденькой химичкой. Мы слышали ее крики в школьном коридоре и его сердитое кирзовое шарканье. Он опоздал на урок, вошел в класс хмурый и вдруг объявил, что от радиации в принципе спасения нет.
С этого дня каждое темное облако мне стало казаться ядерным, а стоило закрыть глаза перед сном, представлялась черная кнопка с проводками, а в кнопке – смерть всего СССР, со всем его цветастым хороводом фарфоровых человечков в национальных костюмах, стоящим на столе у завуча школы. Возвращаясь домой из школы, я окидывала прощальным взглядом нашу хрущевку. Дом был старый, панельный, четырехэтажный, спереди скорее оранжевый, а с боков почти голубой. Балконы хрущевки являли довольно неказистое зрелище, но как милы сердцу они вдруг стали во время той изнурительной тревоги. Я смотрела на свой дом с грустной растерянностью, как будто провожала в последний путь сумасшедшую, но любимую бабушку: на балконе бардессы Жанны и театрального осветителя Евгения, прислонившись к перилам, стояли треснутые гитары, их не выбрасывали по какому-то семейному суеверию. На балконе у глухой старушки Ангелины Петровны дни и ночи неземным голосом кричала сиамская кошка, прохаживаясь среди руин рассохшейся мебели и подрагивая хвостом. У рыбака дяди Феди, как на витрине, выстроились ненужные аквариумы с дождевой водой, в которой сама собой уже завелась какая-то жизнь. Из окна пожилого учителя литературы Петра Петровича тянуло дешевым кофе и романсами:
 Как много хороших людей, уступающих в транспорте места старушкам! Неужели они все умрут? И.С.Куликов. Пионеры. 1929. Муромский историко-художественный музей |
Не пробуждай воспоминаний минувших дней, минувших дней.
Не возродить былых желаний в душе мой, в душе моей┘
Неужели все это исчезнет? Весь наш дом, может быть, весь мир с его воспоминаниями минувших дней? С мальчиком Женей в полуразрушенных ботах «прощай, молодость»? С мамой? Неужели исчезнет дом культуры «Родина», где в фойе – огромный глобус, исчерканный школьными автографами? Девичьим ровненьким почерком на треугольнике Индии написано: «Я здесь никогда не буду. Жаль. Настя».
Через дорогу от нашего дома был парк с руинами японского синтоистского храма и маленьким Лениным, покрытым серебрянкой. В озере кишели головастики, а в сухом бассейне дети играли в мяч. Каждый год сутулый, тихий японец с серыми глазами – Каору Танака – высаживал в парке, неподалеку от озера, худенькие саженцы сакуры. Сначала посадил десять, но утром следующего дня их осталось пять. На месте выкопанных зияли свежие ямки, как от вырванных зубов. Каору высадил еще десять саженцев, на этот раз – поближе к развалинам синтоистского храма, надеясь, наверное, на помощь древних духов природы, но и там потерпел неудачу. Он сажал деревья каждый год настойчиво и старательно, словно рисовал сложную мандалу на песке за минуту до начала прилива. Этой весной три выживших деревца цвели. Я смотрела на них и думала о Хиросиме и Нагасаки. Каору, наверное, тоже об этом думал.┘
К концу учебного года у меня вдруг начались приступы слез. Я плакала, например, от людской доброты. Когда кто-то уступал в автобусе место старушке. «Как много добрых людей на свете, и все они умрут», – думала я. Еще грустнее было, когда никто старушке места в автобусе не уступал. «Они погибнут, так и не успев исправиться». Мучением стали школьные звонки. Заставляли вздрагивать, и слезы предательски капали на разрисованную шариковой ручкой парту. Одноклассники смеялись надо мной, но долго обижаться на них я не могла – какая разница, все равно умрем. Надежда на чудо таилась в самодельных марлевых повязках в портфеле на случай, если кому-нибудь не выдадут противогаз. И вот настал день, когда долгий звонок прозвучал. На уроке чтения. Мой сосед по парте Коля читал вслух о том, что прилетели жаворонки. Мы повставали с мест, но учительница опередила нас и закрыла дверь: «Б-без па-паники, ребята». Мы без паники построились и спустились вниз, в столовую, где на столах были тарелки со школьным обедом и на каждой кружке синел знакомый строгий вензель: «Общепит». Поварихи в фартуках стояли по стойке смирно и с ужасом смотрели на нас. Постепенно в столовую набилась вся школа. Становилось душно, а противогазов никому не раздавали. Геннадий Борисович то и дело выбегал проверить, не остался ли кто в коридорах. Молоденькая жена его пыталась ему помогать, но только ходила туда-сюда и грызла прядь волос. Желающим разрешили пообедать. Потом нас отпустили домой, наказав не открывать окон. Мама пришла с работы раньше обычного, и мы долго сидели на диване, глядя в телевизор. Наконец, в программе «Время» пояснили, что в Японии случилась опасная поломка и на Сахалине объявляли тревогу. К счастью, поломку ликвидировали и утечки радиации не случилось. Следующий день был теплым и солнечным. На лавочке у дома сидел старик Виктор Викторович, наш сосед. Всю жизнь он добывал уголь в шахте, а теперь целые дни проводил на улице: читал газеты, курил «Лайку», играл в домино с приятелями. Он даже обедал во дворе: «Не люблю духоты и темноты». Угощал меня облепленными табаком ирисками из кармана и рассказывал истории из жизни шахтеров. «А если опять будет поломка?» – спросила я. «Вряд ли скоро. Такие вещи часто не случаются», – сказал он, сжимая в своей руке с черными каменными ногтями газету «Советский Сахалин».
