Ефим Лямпорт
Тринадцать лет как одна копеечка. Брякнула и закатилась. С концами. Что упало, то пропало.
Первые четыре года прошли в недоумении. Просто был оскорблен – как меня сюда занесло. Меня – сюда.
Местные различают – Бруклин, Квинс, Бронкс, Манхэттен. Никакой разницы, по сути. Нежилое помещение. Дикое пространство. Анахронизм нелепого конструктивистского бетона, гордо вознесшегося – в каком? – уже в позапрошлом веке и рассыпавшегося в цементную крошку к середине прошлого.
Морально выживший из смысла и ума.
Так жить нельзя, так не живут, так жить не будут.
Местные достали с их разговорчиками и вопросами – как живут в этой холодной Москве.
– Там же птицы на лету замерзают! Как же?!
Никогда нигде я так не мерз, как в Нью-Йорке. Куда там сухим московским зимам до нью-йоркского осенне-зимнего ледяного мокрого ветра. Впивается в щеки с подвывертом железными когтями. В домах никакого центрального отопления. Отродясь. В каждом доме своя отопительная система. С началом сезона в котельных жгут бензин, нагревают воду в стареньких трубах. Радиаторы в квартирах грохочут, свистят, фыркают, бьются в агонии, сотрясая слабые стены и пол. Окна моментально обволакивает густым конденсатом. Ранним утром туман стелется по земле.
Постоянные проблемы с водоснабжением. Если посмотреть на Нью-Йорк сверху, то это видно сразу – на крышах домов больших, маленьких, относительно новых (совсем новых почти что нет), стареньких – возвышаются нелепой формы гигантские ржавые колпаки или цилиндры. Это водонапорные башни. Великий современный город не может загнать воду в квартиры. Не хватает насосных сил. Вынужден подпирать импотенцию металлопротезами эректоров.
Вид на город сверху, открывающийся с любого дома, красноречивее рассказов. Скучные крыши, постройки вкривь и вкось, дикая реклама на грязных аляповатых щитах.
Последний хит: «Бескровное лечение геморроя? Это у нас!» И бесчисленные вариации на тему.
Погода в принципе против человека. Летом – баня. И не финская – парная. Дышать нечем. Как-то шел с приятельницей, дело было в августе, остановились на перекрестке, я к светофору прислонился, все плывет; чувствую, что еще немного, – рухну. Свалюсь. А она так мечтательно говорит:
– До чего ж лето хорошее выдалось, тепло-то как. Не то что в прошлом году.
Подумал, издевается.
А где-то лет через шесть, сказали бы наперед, не поверил, попривык.
Одеваться надо правильно. Голову прикрыть панамкой, шорты тоже необходимая вещь, хлопковая маечка, шлепки. И ходить не спеша. Тогда баня превращается в удовольствие. Потом вообще в самое пекло в теннис рубился на кортах с хардовым покрытием, и нормально.
К осени-зиме приспособился. Пуховик с капюшоном – радикальное средство. Главное – от ветра загородиться, и от сырости, а холод не страшный. Морозов практически не бывает.
С океаном разобрался потихоньку. Он только у берега волной по башке бьет, отойдешь подальше – спокойный. А поплывешь – просто хорошо. Совсем как в море. Нежная водичка. Сильный прибой, кстати, отлично медуз разгоняет. Ну и на пляж надо приходить в три-четыре. Солнце уже не жжет, а сильно греет. Приятно. Обгорел за все время, может, пару раз.
С едой постепенно уладилось. В итальянских магазинах отличные сыры, ростбиф, вкусный хлеб. Выпечка попадается сказочная. Только места надо знать. Не всюду хорошо.
Брайтон-Бич. Следует сказать пару слов на прощание. Тем более что в России Брайтон – имя нарицательное. Синоним жлобства, эмигрантской неприкаянности. Что было, видимо, правдой лет 20 назад.
Старый русский Брайтон, увековеченный Довлатовым, по большей части вымер. Можно сказать, что его почти что и нет. Заселенный, обжитой, обсиженный в 70-е преимущественно эмигрантами с юга России и с Украины, он, судя главным образом по фольклору и литературным памятникам, был когда-то ярким местечком.
Живописный, горластый, крикливый, невыносимый.
За 20 лет пионеры Брайтона состарились, повымирали, а их дети, тем более внуки, превратившись в более или менее американцев, повыезжали прочь с Брайтонских земель.
 Это не Кунцево, это Нью-Йорк... Фото автора |
Строители-подрядчики, выкупив и поломав несколько десятков домов-тараканников, отгрохали на их месте огромный, дорогой жилой комплекс. С подземными гаражами, огороженной территорией, пентхаузами.
Квартировладельцы – нередко новые русские – наслаждаются видом на море.
Соответственно и цены в окрестных магазинах и овощных лавках, славившихся дешевизной, взмыли до небес.
Маленькие букинистические, довольно многочисленные, торговавшие русской книгой, не осилив новой арендной платы, частью съехали неизвестно куда, а больше позакрывались. Господствующие высоты занял огромный книжный «Санкт-Петербург». Точнее, два магазина «Санкт-Петербург». Один – что поменьше – торгует исключительно детской книгой. В главном – есть все. Кино, музыка, постеры, календари, игрушки, сувениры-самовары.
Из знаменитой шашлычной-гриль «Татьяна» по-тихому ушел шашлычник, и заведение моментально упало, превратившись во вполне заурядное прибрежное кафе с высокими ценами. Ради когда-то знаменитого шашлыка, привлекавшего местных бандитов и резидентов российской разведки, ходить туда больше не стоит. Жареным пахнет по-прежнему, вкус не тот.
Лично мне стоило огромного труда отыскать хорошие шашлыки. Место нашлось. Правда, не на Брайтоне. Держат его настоящие узбеки.
– Салям-алейкум!
– Алейкум-салям!
– Рахмат.
Кланяются друг другу и прикладывают руку к сердцу.
Все блюда из баранины сказочно хороши. Шашлык, чебуреки, самса, плов. Чай подают в чайничках. Зеленый и черный.
Малочисленный персонал откровенно груб и имеет на это полное право: не нравится – уходи. Но тех, кто про это место знает, ничем не отвадить. Цены – комические, гастрономическое наслаждение – неописуемо. Уходишь, купаясь в счастье. То есть уплываешь.
Года через два после приезда соседи-итальянцы сами стали здороваться. Лет через восемь – улыбаться.
Когда только еще присматривали жилье, тетка-риелтор в качестве подтверждения высокой репутации и общего благополучия места отрекомендовала:
– Недавно тут негра застрелили. С белой девочкой встречался. Провожал. Вон там у сабвея и застрелили. Допровожался. Соседи ваши люди хорошие, твердых правил, католики, знаете, – сицилийцы. Будете с ними как у Христа за пазухой. Тут спокойно.
Отягощенные предрассудками гуманизма и просвещения, мы вздрогнули.
– Спокойно?! Ничего себе!
Спустя годы, избавившись от лишнего, приобщившись к подлинным ценностям, подтверждаю: соседи наши, уже бывшие, к сожалению, – люди очень хорошие, твердых правил, католики, сицилийцы. Положительные – это если одним словом. С ними спокойно, надежно и хорошо.
Все оказалось правдой.
В Америке, куда ни попадешь, обязательно спросят:
– Вам у нас нравится?
Спрашивают всерьез. Короткому «да» не верят и обязательно смотрят в лицо. Пристально. Читают по лицу. Уклончивый ответ справедливо расценивают как «нет, не нравится».
И обижаются не на шутку.
Не за что их обижать. Они не виноваты, что жить хочется дома, да что-то не получается никак.
* * *
Тринадцать лет я отогревал это постылое, нежилое собственным теплом. Прокладывал сначала робкие тропинки, потом дорожки пошире и посмелее. Вложил жизнь в безжизненное, и оно ожило.
Началось. Завелось, разогрелось, разгорелось. Совсем немного прошло, переезжаем.
Мимо растатуированных, расписанных граффити стен сабвея, в сторону от океанских волн, колеса обозрения, рельсов, вагонов, мостов, екающих и приседающих на тормозах автомобилей, помеченных Zagatом кафе, прочь от собственного подъезда, дверей квартиры, улицы, овощной лавки напротив:
– Hi!
– Hi!
– Bye!
– Bye!
Порожняк ритуального словообмена, едва загрузившись смыслом, теряется на очередном перегоне.
Даже не успеваешь по-человечески попрощаться, сказать «до свидания».
Только в последний момент, спускаясь, с неуклюжим чемоданом и вещами, роняешь в подъезде и вместе с пожитками рассыпаешь на все четыре стороны: «Ё-моё, уезжаем».
