Андрей Абросимов
Богатства нашего Дальнего Востока разрабатывают корейцы.
Фото Reuters
«Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав, к небесам изумленные морды задрав» – крутилась в голове одна и та же строчка известной песни. Я, мой коллега из центральной газеты и японский фотокорреспондент Ямомота сан карабкались по крутому скату крыши пятиэтажки городка Чегдомын. С крыши мы могли легко разглядеть, что делается внутри своеобразного городка-крепости, который был сердцем знаменитых северокорейских разработок древесины на территории нашего Дальнего Востока. Даже представителю госбезопасности из Хабаровска, любезно согласившемуся нас сопровождать в этом турне, не удалось сразу добиться аудиенции двух российских и одного японского журналистов у трудолюбивых корейцев. И мы решили провести разведку своими силами и теперь, как шпионы, лежали на вершине гребня крыши и, устремив объективы фотокамер в сторону интересующего нас «караван-сарая», ждали – что будет дальше. Смеркалось. По плацу внутри городка быстро пробежала маленькая сгорбленная фигурка – и все. «Кореец», – тупо отметили мы и заскучали.
Скандальную славу разработчики нашего леса из КНДР на Дальнем Востоке получили после того, как на площадку внутри такого же поселка, как в Чегдомыне, среди бела дня опустился вертолет, из которого, как десантники, высыпали немецкие журналисты и без долгих разговоров стали поливать окрестности из фото- и видеокамер. Им, мягко говоря, набили лицо, поскольку гости были незваные и наглые. Мы чувствовали себя гораздо увереннее – все же не иностранцы, граждане, так сказать, новой России. Но очень быстро нам дали понять, что не все так просто... По опустевшему Чегдомыну, методично нарезая квадраты, передвигался «УАЗ». Кого-то явно искали. И мы сразу догадались, что этим «кто-то» были именно мы┘
Так началось наше двухнедельное путешествие по тайге. В корейский городок нас, конечно, пустили, встретили по-восточному радушно. Много улыбались, мало говорили и за атрибутическим столом все время наблюдали, чтобы наши стопочки не пустовали. Пили много. За все. За здоровье Горбачева, Ельцина, Ким Ир Сена, за Гагарина и Ленина┘ Водка была исключительно корейская, и нам приходилось нелегко.
 Лесоповалы сменялись лесоповалами. Фото Reuters |
Что мы там искали? Хотели узнать, правду ли говорят о зверствах и кошмарных нравах, творящихся в этих местах? Не более. Лесоповалы сменялись лесоповалами. Нам позировали передовики корейского труда, как положено – с бензопилой на плече рядом с поваленной сосной или елью.
Поселки разработчиков отличались идеальной чистотой и ухоженностью. Они больше походили на военные лагеря. Приезжая в очередной, нас первым делом (эту традицию нарушать было нельзя) вели в Домик Ким Ир Сена. А потом начиналось обычное застолье. Тосты, взаимные поклоны, которые корейская водка делала особенно чинными и степенными┘ Но и корейская водка развязывает язык. Любой, только не корейский. И как-то на одной таежной делянке, где установили традиционные столы (для начальства ступенькой выше, для рабочих – ниже), я совершил недопустимый, как оказалось, поступок. Взял бутылку водки желтого цвета со стола начальства и перебрался на нижнюю ступеньку рабочих, водка у которых была красного цвета. Как и положено, стал наливать работягам, чтобы выпить за нерушимый пролетарский интернационализм. И к удивлению заметил, что они смотрят на меня почти с ужасом, к стопкам не притрагиваются. Я слегка удивился и вернулся на место. Возникшая неловкость потихоньку рассеялась, и мы стали разговаривать о международном положении с начальником участка. Он был очень рад услышать, что мы знаем о Ким Ир Сене довольно много, что он долго жил в Москве, хорошо ее знал и любил. И тут черт меня дернул за язык. Я его спросил: а правда, что у великого вождя в Москве была любовница и она жива и здорова до сих пор? Вот тут повисла настоящая пауза. Такая, что стало слышно, как опадают иголки с елок и, по-моему, седые волосы у моего собеседника с головы┘ Мой коллега догадался опрокинуть бутылку прямо на колени соседу, и┘ все сделали вид, что никто ничего не понял. Позже гэбэшник отвел меня в сторонку и объяснил: ты поставил этого корейца в очень сложное положение. Его соплеменники и не думали дождаться ответа. Они смотрели на его реакцию. И сегодня же об этом могут доложить в Пхеньян. Они здесь все друг за другом шпионят, и карьера может закончиться весьма плачевно.
Вскоре мы поняли, что нас сопровождают мягко, но жестко и неотвратимо. По таежным дорогам мы ехали в сопровождении уже пяти джипов и «УАЗов». В замыкающей машине всегда находились молодые корейцы комсомольского вида, которые на каждом привале мгновенно расстилали скатерть, ставили водку и острейшую национальную закуску. Шоу продолжалось. И мы приняли решение сбежать от доброжелательных гидов. Все равно больше, чем мы увидели и сняли на камеру, уже не получится. Везде одно и то же. Штабеля досок, стволов, незатейливая техника лесоразработчиков и темные фигурки на расстоянии не менее 200 метров, которые неустанно двигались за нами, а при попытке пойти на контакт скрывались в лабиринтах этого лесного хозяйства.
Ночью мы, журналисты, тихо вышли из деревянного домика для ночлега, пробрались до станции, где по одноколейке ходил единственный поезд, дождались его и доехали до станции пос. Согда. Нам было уже все равно, куда ехать – кругом расстилалась империя – тайга, корейцы и их опекуны.
И, как иногда бывает, нам повезло! Ночью на полустанке я подошел к местному мужику, попросил оставить покурить. Он мрачно посмотрел на меня и процедил, что у него туберкулез. В ответ я дружелюбно улыбнулся и ответил: давай, не жмись, зараза к заразе не пристанет! Он заулыбался. Вот так мы и подружились.
 За мелкие провинности работяг сажают в тюрьму и жестко наказывают. Фото Reuters |
Он оказался человеком бывалым, не раз отсидевшим в местах не столь отдаленных. И когда узнал, зачем мы к ним пожаловали, вдруг стал серьезным и задумчивым.
– Вон там домик за колючкой видите? – показал он. – Это их корейская тюрьма. За мелкие провинности туда работяг своих сажают. Там есть что-то вроде колодца, головой вниз опускают, привязывают и бьют тонкими палочками по пяткам. После этого работяга – инвалид. Синяков, побоев нет, а ходить, делать ничего не может. Их увозят потом на родину. Вы туда не суйтесь от греха подальше┘
Внутрь мы не сунулись, но поснимали вокруг много интересного. Места там очень дикие, красивые. Люди – мрачные, серьезные┘ Когда смотрел на это раздолье – вспоминал, как попросил одного корейца коротко объяснить, что такое чучхе. Он ответил – это прыжок. Собрал все силы и прыгнул через пропасть┘
Когда мы прощались в Хабаровском аэропорту с нашим коллегой и членом команды Ямомотой, я напоследок его спросил: «Как ты думаешь, ведь в этом и наша вина есть, что они так живут?»
Ямомота помолчал и впервые за все время не ответил вообще. Я посмотрел ему в лицо. Обычно при слове «кореец» у него в глазах начинали прыгать веселые чертики. А теперь он смотрел с печалью и состраданием, о чем-то думал. О чем? Кто знает, что у японца на уме?
