Берлинская стена как символ нашего бытия

Остатки Берлинской стены превратились в место для граффити местных художников.
Фото автора

В московском Манеже проходит фотовыставка, посвященная 20-летию падения Берлинской стены, которое отмечается в этом году. Выставка приурочена к двум датам – сооружение стены 13 августа 1961 года и ее разрушение в 1989 году. На выставке можно увидеть фотоработы известных фотографов, в том числе несколько объемных документальных серий Энтони Сво, работавшего на культовые Time и Life, лауреата Пулитцеровской премии, призера World Press Photo. Однако падение стены – не только судьбы людей под гуманитарным углом зрения, как видят это фотохудожники. Это – знаковое событие, которое предопределило развал Варшавского договора, прекращение холодной войны, ликвидацию социалистической системы, в конечном счете развал СССР и сегодняшнюю головную боль, связанную с расширением НАТО на Восток.

В дни падения стены я находился в Восточном Берлине и вместе с миллионами немцев по обе стороны границы переживал эти исторические дни. Не могу сказать, что все граждане ГДР однозначно приветствовали ликвидацию межгерманской границы. В памяти почему-то остались напряженные лица рослых парней из восточногерманской полиции готовности, взгляды которых из-под надвинутых на глаза плоских касок настороженно обшаривали проходивших мимо ныне уже разрушенного здания парламента ГДР на Александерплац. Не была однозначной и реакция моих знакомых – журналистов, политиков, ученых из «первого государства рабочих и крестьян на немецкой земле». Находясь в Москве, я заходил в международный отдел ЦК КПСС и спрашивал своих знакомых экспертов, а можно ли было не допустить падения стены. Я получал разные ответы. Одни говорили мне, что остановить процесс уже было нельзя. Восточные немцы однозначно голосовали, в том числе и ногами, за единую Германию. Другие утверждали, что достаточно было приказа из Москвы и наши танки намертво закрыли бы границу двух военно-политических блоков. Приказа, как известно, не последовало. Ясно, что многие ждали реакции Москвы. Ведь именно Никита Хрущев стоял у истоков решения о сооружении этой стены 13 августа 1961 года. Социализм советского образца явно проигрывал экономическое соревнование двух систем, и немцы уходили на запад, где жизнь казалась им демократичнее, свободнее и сытнее. В этом факте мало что меняют те обстоятельства, что стартовые условия для двух немецких государств были разными и для западной части страны намного более благоприятными. Как отмечал в своих воспоминаниях бывший глава разведки ГДР Маркус Вольф «после событий в Венгрии, на Ближнем Востоке и в Польше» стабильность в ГДР приобретала для Хрущева особую актуальность. Вольф полагает, что кризис 1989 года, который закончился падением Берлинской стены, начался уже в 1953 году. Ведь, как он пишет, число тех, кто поддерживал режим ГДР, в самой стране никогда не превышал 30%. Таким образом, если рассматривать сооружение и падение стены с точки зрения борьбы двух систем, проигрыш Москвы был предопределен.

Именно Никита Хрущев принял решение о разделе Берлина. Фото ИТАР-ТАСС

С позиций сегодняшнего дня этот вопрос можно рассматривать под углом зрения условий капитуляции, поскольку они и сегодня серьезно влияют на ситуацию в Европе и на российско-американские отношения. Для Москвы эти условия были крайне невыгодными. Более того, Москва даже не пыталась бороться, а просто сдалась, предав свои интересы и своих бывших союзников. В этом плане авторитетом для меня всегда был известный советский, а потом российский эксперт по Германии Валентин Фалин, в прошлом советский посол в ФРГ и руководитель международного отдела ЦК КПСС, работающий ныне в Институте Европы АН РФ. Мне довелось с ним работать в Бонне в 70-е годы. Падение Берлинской стены он в своих мемуарах назвал «ликвидацией границы ГДР и самороспуском восточногерманского государства». Фалин отмечает, что, несмотря на случившееся, СССР обладал определенными правами и обязанностями, которые следовали из имевшихся тогда международных договоров. С его точки зрения, конечно, было бессмысленным противостоять «германскому стремлению к объединению», но близоруким было также забывать о легитимных интересах других европейских государств и европейской безопасности. Именно последнее и случилось. Сейчас трудно сказать, почему тогдашний министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе отказался следовать предписанной ему линии поведения и пошел на поводу у Бонна, одобрив формулу переговоров «2+4», которая лишала нас какой-либо ответственности за Германию как целое. Последняя наша позиция была сдана уже самим Михаилом Горбачевым во время июльской встречи 1990 года с тогдашним немецким канцлером Гельмутом Колем. Именно во время этой встречи СССР в лице Горбачева согласился с объединением Германии по западногерманскому рецепту, что имело своими последствиями и членство всей Германии в НАТО, и преследования представителей руководства ГДР – бывших союзников СССР по политическим мотивам. Кстати, тот же Фалин полагает, что Горбачев не был уполномочен к такой сдаче внешнеполитических позиций ни еще тогда правящей КПСС, ни еще советским Верховным Советом.

На нынешней Потсдамской площади вместо огромного пустыря между двумя Берлинами, по которому пролегала стена, возник современный городской район. Фото Reuters

Обсуждать последствия того, что не произошло – неблагодарная задача. Однако уроков прошлого не стоит забывать хотя бы ради сегодняшнего и завтрашнего дня. Оценивая нынешнюю международную ситуацию в Европе, можно с уверенностью утверждать, что выход из НАТО объединенной Германии, как это предусматривалось разработанными кремлевскими экспертами планами, привел бы к цепной реакции во всей Восточной Европе. Вряд ли у тогдашнего польского президента Леха Валенсы в 1993 году возникла мысль обратиться к подвыпившему во время визита Борису Ельцину с предложением не препятствовать вступлению Польши в НАТО и получить его согласие и на вступление в НАТО, и на вывод советских войск. Об этом случае я слышал от самого Валенсы на форуме польского института Foundation Institute for Eastern Studies в Бухаресте в мае с.г. Валенса, надо сказать, не скрывал своих симпатий к тогдашнему российскому президенту, который, по его словам, во многом предопределил нынешний расклад сил в Восточной Европе.

Основные действующие лица того времени уже ушли с политической сцены. Одни навсегда, как Ельцин. Другие, как, например, Горбачев, еще предпринимают периодические попытки активизировать свои политические амбиции. Но в России они обречены на провал, и согласно опросам бывший всесильный генсек может рассчитывать на десятые доли процентов симпатизирующих. Дилетантство на высшем уровне вряд ли можно извинить.

Силовой вакуум в центре Европы предопределил бы активизацию усилий по поиску новой формулы европейской безопасности, и она была бы уже найдена. Россия не ломала бы себе голову с поиском ответа на размещение американской ПРО у своих границ. И, конечно же, наши политики не мучились бы вопросом, что делать с Киевом и Тбилиси, чтобы не заполучить натовские танки под Сочи или под Ростов. История учит, а забывать ее уроки преступно.