О любви

Ее зовут Лена. Она моя жена. И я люблю ее.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

Она была моложе меня. Тонкая, почему-то круглый год загорелая, глазастая. Я хотел похудеть, чтобы рядом с ней мои фигура и походка выглядели полегче. Я каждый день обертывался в целлофан и бегал на месте перед зеркалом, сгоняя лишний вес, качал пресс. Она великодушно говорила, что мой вес тут ни при чем и ей страшно нравится кривизна моих ног. Ног почти профессионального футболиста. И еще – моя походка футбольной звезды вразвалочку. Я ел безвкусные галеты, одновременно сокращая объем желудка и снижая калории до 500.

Мы были бездомными. Гуляли по Москве, смотрели старые любимые фильмы, которые шли в далеких маленьких кинотеатрах на окраинах города. Иногда, когда были деньги, сидели в кафе «Ивушка» на Калининском. Там играли хорошую музыку. Ходили на футбол в «Лужники» и после игры гуляли по аллеям прилегавших к стадиону парков. Я прыгал, пытаясь головой достать высокую ветку, и всячески демонстрировал свою ловкость форварда.

А в сентябре я уехал в Ашхабад в командировку на целый месяц. Местные друзья старались меня чем-то поразить и возили на охоту и рыбалку. В песках, за барханами внезапно возникали водоемы, над которыми кружили розовые чайки, организовывался костер, и сразу откуда-то появлялась рыба для ухи. Пили, говорили на диссидентские темы, и я, как столичная штучка, рассказывал подробности про загадочные смерти брежневских соратников, Цвигуна и Кулакова, пристрастия Галины, Борю-цыгана, Госцирк, бриллианты, интриги вокруг Корчного и тому подобную ерунду, которой была наполнена наша московская жизнь.

Друзья кормили меня арбузами, которые привозили из пустыни. Они были сахарные, невиданные по вкусу. Оказалось, что лучшие арбузы – это те, которые выросли из семечек, посаженных в расщепленный стебель верблюжьей колючки. Арбуз сверху вбирает 50-градусное пустынное солнце для сахара, а влага для него поступает по 15-метровому корню колючки из глубины, из-под песков.

Но главное воспоминание той поездки – тоска по ней. Поиск 15-копеечных монет для междугородного разговора по телефону-автомату, занятость кабинок, люди рядом, проглоченные монеты, невозможность найти подходящие слова.

В Москве сентябрь был страшно дождливый, холодный, дома она куталась в плед, и я ощущал неуютность ее московской жизни, этим оправдывал отсутствие сильных эмоций в наших телефонных разговорах.

Я писал ей письма каждый день. Однажды прочитал свое письмо на двух листах и вдруг обнаружил, что все написано в рифму, стихами, хотя писал прозу. Тогда я понял, что поэзия – естественная форма письма для гениев, они не мучаются с рифмой, проза для них – вторичная форма самовыражения. У обычных людей такое может случаться в периоды отчаянной влюбленности на пределе тоски и эмоций. Кусок того письма, который я запомнил, звучал так. «Я вернусь, и дождь пройдет, и наступит бабье лето. Я не буду есть галеты и стараться похудеть. Ты меня обнимешь крепко, поцелуешь, сорвешь ветку и прошепчешь нежно в ухо: «Это можно обалдеть! Я тебя люблю, мой милый, столько дней сказать хотела: ни при чем тут твое тело и роскошная нога! По ночам сто раз ревела, днем металась ошалело и почти в конце разлуки чуть не ударилась в бега».

Я уже предвкушаю нашу встречу, такую желанную, выстраданную. Я потеряю дар речи, а потом словно выстрелю: «Я люблю тебя!»

Вскоре я уехал в Америку на целый год. 23 года назад не было ни интернета, ни мобильных телефонов. Разговор надо было заказывать через барышню-телефонистку. Она всегда отвечала, что «there is a 7 hours delay», то есть звонка надо ждать 7 часов, что с учетом восьмичасовой разницы во времени превращало наше общение в событие. Наговориться мы, конечно же, не могли и получали астрономические счета. У меня на оплату уходили все гонорары за лекции.

Она продала все свои вещи, дубленки и шубы, договорилась на узле связи с тетенькой за коробку конфет, чтобы та не слала счета по почте, а отдавала их ей. На всякий случай хотела поберечь папу: его представления о разумности трат на разговоры могли вступить в конфликт с невозможностью для нее без них жить.

В аэропорту она встречала меня в шикарном джинсовом костюме, юбке и пиджаке. Вещей в ее гардеробе больше не было.

Мы жили счастливо, но в какой-то момент поняли, что счастье наше не полно без штампа в паспорте. Рванули в ЗАГС. Торжественная дама спросила, где наши свидетели, мы ответили, что их нет. Она сказала, ну и не надо. Они вообще не нужны. Поинтересовалась, будем ли мы обмениваться кольцами. Мы попытались объяснить, что колец, какие мы бы хотели, найти не удалось, но она, доброжелательно глядя на мою невесту, прервала объяснения и утешила: ничего страшного, будут еще в вашей жизни кольца, если будете любить друг друга.

У меня кольца нет до сих пор. А ее я украшаю бриллиантами, как елку, с радостью и восторгом молодожена вот уже 20 лет.

Да, кстати, ее зовут Лена. Она моя жена. И я люблю ее.