Вероника Чернышева
Дмитрий Казнин. "Неспящий слон". 2005.
Имя Тамара в ее семье было перегружено смыслами. Так звали бабушку. Мать отца. Она была красивая, но больше своенравная. Это проистекало из глубоко внутреннего несчастья, внешне, впрочем, незаметного.
Дед бесконечно, нечеловечески любил ее. Он не просто прощал ей все, а даже, казалось, не смел и думать о том, чтобы осуждать когда бы то ни было ее странные, очевидные всей семье своей дикостью выходки. Для него Томуся всегда была права.
А она будто всю жизнь снисходила до него. Была сварлива и вспыльчива. Вечно требовала от всех почитания и уважения, которого, как ей все время патологически казалось, эти все (то есть маленькая Тамара, ее сестра Соня, их кузины, их родители, особенно сноха и зять, а также многочисленные родственники мужа) проявляли недостаточно.
Замуж за деда она вышла не по любви. Как и догадывалась Тамара-внучка – снизошла. Как только отвергла свою тайную, страстную и, что печально, взаимную любовь.
Щеголь, фат, русоволосый актер самодеятельного театра вошел в мечту и жизнь Тамары в гриме и костюме Хлестакова.
Вот стоит он на единственной, посвященной тайной причине всех семейных тайн, пожелтевшей карточке в толстенном плюшевом семейном альбоме, немного жалкий, узкоплечий, невысокий.
Лукавый зеленый взгляд и обнимающие друг друга изящные ладони.
Они с Тамарой по разным углам на этом коллективном портрете – по фотографии всегда можно прочесть что-то о невозможностях этой жизни.
Фат пользовался беспримерной популярностью у женщин и, любя Тамару, по-глупому изменил ей в самом начале их романа. Точнее, уступил великодушно страсти немолодой уже и вдовой билетерши. Как ему казалось, одноразово проверил молодецкую удаль при удобном случае, а она рассказала о его подвиге в красках всему коллективу школы, где работала тогда учительницей начальных классов молодая Тамара.
Мужчине – ничто, женщине – всегда обещание. Огласка греха – от безнадежности надежды. Единственно возможная женская месть той, которая хоть и нетронута, но любима. Попала в цель. В гордость. В гордыню. Это семейное. То, что вечно отменяло возможность счастливых поворотов, но выводило бы к смирению, когда бы Тамары-Сони-Ольги-Маши покорялись, смирялись. Но они не умели. Ни мириться, ни любить, ни терпеть, ни простить, ни успокоиться. Да так и страдали потом решительно все из-за этого их неумения, самодурства и пустых сердец.
Та вдова угадала, знала, что делала. Фат был немедленно отвергнут Тамарой, но никогда не был забыт.
 Дмитрий Казнин. «Поезд прибыл на конечную станцию». 2005. |
(Также потом отвергнет, любя, уж совсем без видимой причины безнадежно влюбленного в себя красавца взбалмошная, чертовски умная и совсем некрасивая Тамарина дочь.)
Полвека потом, до семидесяти лет, этот Хлестаков писал Тамаре письма из разных городов, о том, что судьба его так и не сложилась, из трех браков ни один не был хоть сколько-нибудь счастливым, все дети выросли непутевыми. А он так и маялся и никогда не смог забыть Тамару.
Видимо, именно об этом думала она больше всего, когда, послушав свою квартирную хозяйку, говорившую: «Выходи замуж, Томуся, ахвицерша будешь!» – сказала «да» военному Василию с лучистыми глазами и высоким светлым лбом.
Он ухаживал за ней долго. Скромный, красивый, готовый уступить, если бы Томуся выбрала его друга, что тоже смертельно был в нее влюблен.
О смертельно влюбленных в бабушку, кстати, Тамара-младшая слышала и такое: якобы, когда во время войны их семья была где-то в оккупации, по Тамаре-подростку томился немецкий офицер. Но вместо того чтобы силой завладеть красавицей – он только любовался ею и следил, чтобы никто не смел причинить никакого вреда ни ей самой, ни родителям, ни ее странно некрасивой старшей сестре. За что и поплатился жизнью.
В общем, Тамара досталась Василию. Длинноногий, длиннорукий, с большими крепкими ладонями, ладный, курчавый курский (в селе со смешным названием Суханов-Бобрик Курской области жила ветвистая, многодетная крестьянская семья его могучего, как былинный богатырь, отца, по семейному преданию легко поднимавшего на себе лошадь, но умершего нелепо в сорок лет от простуды).
Вася-Василек с выразительным значительным лицом, очень высокий и как-то особенно по-детски добрый, что всегда обычно раздражает своенравных женщин в любящих их мужчинах, получив снисходительное «да» от прекрасной Тамары, счел это главным счастьем своей жизни.
И продолжал считать так, даже когда много лет спустя, будучи уже абсолютно глухим (дед получил на войне сильнейшую контузию), он ловил слезящимися грустными глазами движения ее напряженных губ, когда она кричала на него как всегда беспричинно и яростно, не стесняясь ни детей, ни внуков.
Он пережил ее ненадолго. Но больше всего все боялись того первого утра, на которое он ее пережил. Он же, ставший уже совсем грузным и малоподвижным, в день ее смерти вел себя еще достойнее, чем когда она была жива. Был тих и ходил, чтобы не мешать суетившимся с поминальной кухней теткам, совсем без посторонней помощи, только попросил сына принести для него с балкона деревянную, совсем рассохшуюся и облупившуюся от сырости и старости синюю табуретку, сидя на которой он много лет кормил голубей.
Невидящим взглядом сам точно определил ей место у гроба, поставил и сел. Много часов сидел он так и глядел, почти не моргая, на ее крошечный восковой лоб, на так и не успокоившуюся, навеки надменно приподнятую графитовую левую бровь. И держался за Тамару до последнего, бережно прикрыв большой теплой ладонью ее холодную окостеневшую, совсем птичью руку.
