Наталья Савицкая
В столичной толпе до отдельного человека никому нет дела.
– Я обращаюсь к вам за помощью, потому что мне не к кому больше обратиться...
Каюсь, в первые минуты встречи я совсем не смотрела ей в глаза. Мне еще было не до нее. Заголовок застрял на половине фразы и никак не лез дальше, чтоб ему пусто было... Вот тут-то и появилась она. Набрала мой телефон по внутренней связи и выдавила свое:
– Я бывший преподаватель вуза. Меня уволили. Мне не к кому больше обратиться, помогите!
– Какого вуза, простите?
– Казанского госуниверситета!
Вот и решение проблемы с заголовком, обрадовалась я. Придется устроить себе кофе-брейк.
– Хорошо, я готова с вами встретиться и поговорить!..
Так я попала в ловушку. Не смотрела на нее, думала про заголовок и ждала ее длинного рассказа. Я давно подметила, что все ученые мужи и дамы любят обстоятельность. Поэтому начинают очень издалека. И прелюдию я обычно слушаю вполуха, позволяя мыслям плыть по течению и выбираться на берег лишь тогда, когда меня совсем задело... На этот раз так не получилось.
– Меня уволили из университета по национальному признаку.
Я всем своим видом показала внимание. Не дождавшись другой реакции на свою фразу, она нетерпеливо спросила:
– Разве вы не знаете, что в Казани нарушают права человека?
– На какой кафедре вы работали? – перевела я тему с общечеловеческой гуманитарной на ее частную.
– Я преподавала русский язык и литературу. Меня уволили, потому что я – русская. Я выступала по этому поводу на «Эхе Москвы» (позже выяснилось, что действительно выступала). Писала в прокуратуру, в Государственную Думу (и это тоже оказалось правдой, ей ответили из фракции ЛДПР). Мне ответили, но нигде не помогли. У меня отняли квартиру (квартиру не отняли!). Я переехала в Москву.
– Где вы сейчас живете?
– У своей тети.
– Вы хотите восстановиться на работе в Казани?
– Нет, я хочу, чтобы они перестали меня травить.
– Зачем им вас травить, если они вас уже уволили?
– Вы не знаете этих людей. Они отравили моих родителей. Мои родители преподавали в том же вузе. И умерли при загадочных обстоятельствах от непонятной болезни. Потом стали травить нас с сестрой. Я чувствовала себя с каждым днем все хуже. У меня отказывали сердце и почки. У меня земля уходила из-под ног. Кружилась голова. Я уехала оттуда, но они достали меня и здесь, в Москве. Через моих родственников. Мне муж подарил телефон. Вот смотрите, – она достала из сумочки телефон, – он тоже отравлен.
О Боже! Я почувствовала, что еще минута – и головокружение начнется у меня... И только в этот момент я заглянула ей в глаза. Серые буравчики внимательно изучали мою реакцию. Я окинула взглядом ее хрупкую фигуру, немодную, местами потрепанную и грязную курточку. Сколько же лет этой женщине? Кажется, не больше тридцати. Кожа на лице бледная, почти прозрачная. Нос порозовел от холода. Ни грамма краски на лице. Взгляд строгий. Не злой. «Надо бы покормить ее!» – инстинктивно подумала я.
– Вы говорите, живете у родственников? – попробовала я прояснить ситуацию с родными.
 Приехавшим в Москву за правдой часто приходится ночевать на вокзале. Фото Натальи Преображенской (НГ-фото) |
– Мои родственники боятся системы. Они – люди старого поколения. Они не знают, что такое демократия. Они считают, что я сошла с ума. Я ушла от них и живу на вокзале. Я же ничего не требую. Хочу, чтобы меня признали политическим беженцем, хочу устроиться на работу. Хочу, чтоб меня перестали травить.
Она заволновалась... Кажется, покормить ее не удастся.
– Скажите, – начала я фразу и остановилась, потому что совершенно не знала, как вести себя. Женский инстинкт подсказал – и я продолжила задавать вопросы... о еде. – Вы ели сегодня?
– Ела. Не думайте, я не голодна.
– На что же вы живете?
– На подаяние. Я стою около церкви и прошу людей о снисхождении.
– Вы ходите в церковь?
– Зачем? Чем мне там могут помочь? – В ее глазах было почти презрение. – Я говорила с одним батюшкой. Он сказал: живи с мужем. Не годится это, что ты бегаешь от мужа.
– А почему вы бегаете от своего мужа? Наши близкие – как раз те люди, которые могут нам помочь в любой беде.
– А я не хочу его видеть. Они действуют через моего мужа. Меня хотят отравить.
Все... Приехали. Я беспомощно оглянулась. Людской поток равнодушно обтекал нас, не видя и не замечая... «Заголовок! – вспомнила я. – Надо срочно возвращаться в редакцию. Сейчас уйдет статья в типографию...» С этой спасительной мыслью я и решила бежать от этой женщины. Еще раз взглянула на нее. На ее жалкие прозрачные пакетики, в которых лежали колготки, кофта, телефон и, кажется, какая-то еда. Представила, как сейчас она пойдет на вокзал, где уже четвертый день спит, сидя на грязной лавке. Рядом промышляет привокзальный люмпен. Сколько она сможет прожить на вокзале?
– Вернитесь к родственникам, – попросила я молодую женщину.
– Нет, – покачала она головой, – я хочу жить.
Стало совсем безнадежно грустно. Мы поговорили еще несколько минут. О русской литературе... Мне удалось добыть номер ее родственницы. Добиться ее обещания, что она позвонит родственникам. И после этого я бежала.
Вечером нашла ее данные в интернете. Она действительно оказалась преподавателем, университетский диплом защитила с отличием в 1998 году. Нашла ее статьи, кандидатскую работу. Нашла ее научного руководителя в Москве. «Что кандидатская, – сказала приятная ученая дама с именем, – ее работа тянула на докторскую. Мы предлагали ей работать над темой дальше. Она умница».
Потом я позвонила ее родным. Троюродная тетя (почти чужой человек!) обрадовалась, что ее молодая родственница жива. Она же рассказала, что родители молодой женщины умерли. Отец – от рака легких. Мать страдала водянкой головного мозга. Они долго болели. Потом ее уволили с работы, и это, видимо, стало последней каплей.
– Я уже старый человек, – вздохнула пожилая женщина на том конце провода. – Скажите, что мне делать? Как ее спасти?
– Вам нельзя было ее оставлять на улице, – упрекнул меня знакомый врач, которому я позвонила после разговора с пожилой женщиной. – Вы же журналист. Где ваша социальная ответственность? Надо было вызвать бригаду врачей. Почему вы этого не сделали?
Как мне было объяснить профессору, что врачи простой психиатрической больницы – последняя инстанция, где я стала бы искать защиту для этой женщины. Почему? Генетический народный страх перед карательной медициной советского периода? Неверие в медикаментозные способы лечения? Не знаю...
Она пока так и не позвонила родным.
