Екатерина Барабаш
Нынешняя осень запомнилась не только багряными красотами, но и политическими страстями.
Фото автора
Говорят, Вермонт здорово похож на Россию, особенно осенью, когда «Штат зеленых гор», как называют его в Америке, словно пытается доказать, что не достанет на свете слов, способных описать все оттенки красного и желтого. Русские эмигранты, осевшие в Вермонте, пожимают плечами, слушая восторги туристов: «У нас в России все то же самое, и русская золотая осень ничуть не хуже». Нормальная подсознательная ревность, ведь осень – это наша почти что национальная гордость, воспетая в стихах и прозе, в музыке и живописи, вечный аккумулятор русской национальной печали. А так – нет, не похоже на Россию. Да и горы к тому же, пусть и невысокие.
Золотая осень в Вермонте на деле – никакая не золотая. Она багряная, алая, лимонная, бурая, оранжевая... Она торжественная, величавая, тихая и такая яркая, что русской печали здесь никак не получается. Хотя, глядя на красно-желто-ало-багряные клены, по привычке нет-нет, да и попытаешься вдумчиво погрустить. Нет, не располагает. Какая осень без осенней распутицы, без моросящего дождя и заколоченных серых изб? Пряничное подобие. Муляж. Беспечальные места – не для русского сердца, которому вечно отчего-то хочется плакать.
Здесь не плачется. Здесь ты гость, и не просто гость, а почти пришелец. Местные жители вообще не избалованы иностранцами, а уж те, что подальше да повыше, в горах, живого иностранца и вовсе не видели. Вермонт – слишком идиллическое место, чтобы с него куда-то сниматься. К тому же Вермонт – штат сельскохозяйственный, 80% его населения – фермеры. Землю и живность надолго не бросишь. Поэтому путешествие за 150 км в Монреаль – это серьезный выезд за границу, о котором потом много рассказывается, вспоминается, упоминается как бы вскользь, невзначай. Как у нас когда-то, в СССР, некоторые счастливчики между делом роняли: «Когда я был в Болгарии...»
О существовании России здесь слышали. Но, кажется, до сих пор большинство вермонтцев в глубине души считает это домыслами. Когда они слышат ответ на вопрос: «Откуда вы?», они вежливо приподнимают брови – мол, как замечательно и удивительно! – но при этом тайком смотрят тебе куда-то в район темени. Похоже, они ждут, что у тебя из головы вот-вот вылезут антенны, как у хрестоматийного киношного пришельца. Впервые так на меня посмотрел местный лавочник. Его лавка затерялась где-то между горными водопадами, и он, кстати, один из тех, кто был «за границей» – ездил на один день в Монреаль.
В жарко натопленном домике прямо посередине торчит железная печка, кассовый аппарат с ручкой, похоже, стоял тут еще задолго до Великой депрессии, медная уточка – пресс для купюр – приплыла сюда вместе с кассовым аппаратом. На одной из стен сплошь – почтовые ящики. «Зачем?» – спрашиваю. Хозяин лавки смотрит с легкой снисходительной жалостью: «Ведь это так просто! Это зимний вариант, – поясняет он, – когда зимой много снега, почтальон не может пробраться к деревенским домам, поэтому у каждого здесь, в лавке, есть свой почтовый ящик». «У меня тут вроде как местный центр», – и в голосе слышится неброское достоинство. - А вы откуда?» – наконец спрашивает он. Получив ответ, смотрит на темя, а потом почему-то обращается к моей подруге-американке: «Спросите ее – может, она хочет за кассовым аппаратом постоять, ручку повертеть, а вы ее сфотографируете? Только пусть ничего там не трогает». Странно, но, узнав о моей национальной и территориальной принадлежности, он стал говорить обо мне в третьем лице.
Потом точно так же на меня посмотрел Тим, владелец фермы, на которой разводят альпак. Альпаки – это из семейства верблюжьих, похожие на ламу сильно шерстистые гордые животные. Как они попали из Латинской Америки в северный Вермонт – неясно. Даже Тим не может объяснить. Но в любом случае для него этот феномен куда более понятен, чем приезд гостьи из Москвы. Он тоже сначала смотрит мне в район темени и размышляет, как бы показать свое гостеприимство. Ничего лучше не придумывает, чем обратиться к моей подруге. Я опять в третьем лице. «Давайте мы ее сфотографируем с альпакой», – предлагает он. Моя национальная гордость начинает немного страдать, когда меня ведут в загон к альпакам.
Кстати, эти самые альпаки – мудрые звери. По крайней мере женская их часть. Тим рассказал, как отличить беременную альпаку от небеременной. Подводят к ней самца, с которым какое-то время назад устраивали ей любовное свидание. Если самка смачно плюет самцу в морду и, отвернувшись, уходит, значит, беременная. В остальных случаях устраивается рандеву дубль два...
 Иногда вермонтский верблюд не очень строго следит за своими овечками. |
Наверное, альпаки – самые злобные обитатели Вермонта. В этом северном сельском штате жизнь неторопливая, к благодушию очень располагающая. В нескольких километрах от альпачьей фермы живет неизвестно как попавший сюда верблюд. Этот живой памятник здешнему спокойствию и достоинству охраняет овец, делая это в меру заботливо, несуетно и по-воспитательски строго. Для местных жителей фигура двугорбого красавца среди овечек на фоне гор – такая же привычная достопримечательность, как и могила... египетского фараона в деревне Миддлбери, на местном кладбище. Его надгробие показал мне профессор Миддлбери колледжа Сергей Давыдов, прапраправнук Дениса Давыдова, гусар, усач и красавец.
Ничем не примечательное надгробие среди сотен таких же серых, одинаковых, очень трогательных и ухоженных. На надгробии – дата рождения усопшего: 1886 год до н.э. И надпись: здесь, мол, покоится некто Амун, сын короля египетского такого-то и жены его такой-то, ушедший в мир иной в возрасте двух лет. Оказывается, в конце XIX века директор Миддлберийского музея привез из Египта мумию фараончика, которую купил там за очень приличные деньги. Директор музея был большим поклонником Древнего Египта и выставить настоящую мумию в своем музее почел за честь и за счастье. Однако возмутился местный священник. Что за манера такая – трупы в музее выставлять? Директор спорить не стал и убрал драгоценную мумию на чердак.
Когда он умер, дети его принялись разбирать завалы на чердаке и нашли странную субстанцию явно животного происхождения. По описаниям поняли, что это мумия, только от неправильного хранения она испортилась. Сердобольные дети решили останки фараончика похоронить на местном кладбище. Но священник опять возмутился: басурманина – и на христианском кладбище?! Захватив урночку с фараончиком, сын директора музея отправился в соседнюю деревню, где более сговорчивый священник за бутылку виски покрестил субстанцию в христианскую веру. После чего сын фараона был с тихими почестями, наконец, похоронен в американской земле.
Vert mont по-французски – «зеленая гора». Горы – они загадочные, в них даже время течет по-другому (помните «Волшебную гору» Томаса Манна?). И не всегда понятно, где ты сейчас – в будущем или в прошлом. Поэтому и чувствуешь себя подчас пришельцем. То ли из будущего, то ли из прошлого. То ли просто из России.
