Анна Розэ Говорят, в Средневековье средняя продолжительность жизни составляла 35 лет. Если тогдашний двуногий не сгорал при пожаре, не умирал от неизлечимой болезни и не попадал под нож на лесной дороге, ему могло повезти. Однако люди старше 50 уже считались стариками.
В наше время эпидемии устранены, медицина шагнула вперед, а лесных разбойников в Европе уже не осталось. И все же продолжительность жизни на западе и востоке Европы сильно разнится. В то время как в Германии, например, среднестатистический мужчина живет 77 лет, в России – всего лишь 53 года.
Однако, вопреки распространенному мнению, умирают российские мужчины не только от водки и сигарет, но и от болезней, в частности инфарктов. А инфаркты связаны со стрессом и депрессией, вытекающими из неудовлетворенности жизнью. Эта неудовлетворенность обусловлена безработицей, низкими заработками и неверием в будущее. Тут уж недалеко и до следующего звена в цепи: хочется забыться от тяжести жизни и рука сама собой тянется к алкоголю, сигаретам... Круг замыкается.
Может быть, кто-то опять не поверит научным выкладкам и будет вслед за политиками говорить о низкой культуре потребления алкогольных напитков и отсутствии спортивных сооружений. Потому что касаться более серьезных проблем – значит ставить более общие задачи, дискредитировать нечто большее, чем обломовский русский характер, с которым, если верить классику, бороться все равно бесполезно. Обломов ведь как лежал на диване, так и будет лежать. А вот немец Штольц – прыгает, бегает, суетится. Спортивен, подтянут, оптимистичен.
Как бы нам ни хотелось верить в сказки об особых чертах русской натуры, влияние ее на общечеловеческие факторы не так велико. Согласно опубликованным недавно результатам исследования медиков берлинской научной клиники Charite, количество инфарктов на территории ЕС зависит от социального благополучия страны, выражающегося, как известно, в валовом общественном продукте: в Швейцарии и Нидерландах, например, вероятность умереть от инфаркта в семь раз ниже, чем в Латвии, Литве и Эстонии.
С низкой продолжительностью жизни связан еще один российский феномен – социальный заказ на быструю жизнь. Надо быстро учиться, жениться, плодиться и устраиваться на пожизненную работу. В 30 лет поезд давно ушел. Во всех смыслах.
Одна моя знакомая – опытная, талантливая и необыкновенно эрудированная журналистка, заработав денег и устав от Москвы, решила съездить на полгода в Непал – это была ее давняя мечта. По возвращении попыталась найти новую работу. Предложений было много. Взять ее хотели в нескольких изданиях. Но при взгляде в паспорт категорично отказывали. Хорошо и молодо выглядевшая 40-летняя женщина все же нашла работу редактора в престижном журнале для богатых. Однако ее отчаяние почти достигло критического пункта – она еле выкарабкалась из тяжелой депрессии.
В российском обществе востребованы только молодые. В тридцать лет люди считаются списанными. В 40 – стариками. Женщины в 55 лет – возрасте, когда среднестатистический российский мужчина уже переходит в мир иной, уходят на пенсию. Активный жизненный возраст ограничен, по крайней мере номинально, 50 годами. В общественном сознании женщина в 45 – старая калоша, а мужчина в 50 – отработанный материал. В разговорах с москвичами всегда удивляет: 30-летние начинают говорить о «старости».
Как совместить такую установку со все более стареющим населением? С тем фактом, что на четверых пожилых граждан, по статистике, приходится лишь один молодой? С необходимостью увеличить возраст ухода на пенсию, чтобы обеспечить уровень пенсионных вкладов? Кто будет кормить армию пенсионеров и списанных со счетов «стариков», когда число молодых налогоплательщиков стремительно уменьшится?
В Германии думают об этих проблемах давно. Пенсионный возраст здесь и так высокий: для женщин 60 лет, для мужчин 64 года, причем и те и другие могут работать до 65 лет. Нынешняя правительственная коалиция обсуждает введение пенсии с 67 лет. И это отвечает динамике времени. Пожилых людей становится все больше, возрастная планка трудоспособности, состояние здоровья и желание работать в старости повышаются.
Выход на пенсию, однако, означает конец активного трудового стажа. По крайней мере рабочие, чиновники и служащие обязаны покинуть свое место. Поэтому в ФРГ не найдешь 80-летнего заведующего кафедрой или судьи. Депутаты Бундестага после достижения пенсионного возраста объявляют, как правило, о намерении больше не выставлять свою кандидатуру. Так принято. Все другие возможности общественно-полезной деятельности для вышедших на пенсию остаются открытыми. В том числе и самостоятельная трудовая деятельность.
С некоторых пор в ФРГ начался прямо-таки бум стариков. Современный немецкий пенсионер мобилен и активен. Он часто путешествует, материально помогает детям и внукам, ходит по музеям и учится в университете. В Марбурге даже создали специальный факультет для пожилых: предлагают курсы по гуманитарным предметам для пенсионеров, желающих использовать последнюю четверть жизни для духовного обогащения.
Границы наиболее плодотворного рабочего возраста также сместились. «Молодыми» и «перспективными» специалистами в Германии считаются люди до 40 лет. Никто не удивится, если на престижное место придет устраиваться молодая женщина в 35 лет. Если ее не примут, то уж точно не из-за возраста.
О необходимости переориентироваться на другую возрастную категорию потребителей подумывают и рекламные агентства, и видные модельеры. Ведь две трети общества – люди старше 40 – самая платежеспособная часть населения.
Все это помогает многим жить и чувствовать себя полноценным человеком, несмотря на годы и седину. Психологи говорят, что именно сознание нужности, востребованности продлевает жизнь, наполняет оптимизмом и спасает от депрессий. Тогда и хочется работать. Быть активным. Заниматься спортом. Просто – жить.
Кстати, немецкие старики обижаются, когда им уступают место в общественном транспорте. В Германии это не принято. Зато у старшего поколения есть настоящее, а не символическое – по праздникам – место в активной общественной жизни. И это место – важнее.
Берлин
Дарья Гармоненко