Ада Горбачева
За Тарусскую больницу кто только не боролся. Долго перечислять. Проще сказать, кто не боролся, – сами жители Тарусы. Хотя лечиться в этой больнице именно им – не академику же Евгению Ясину или Виктору Шендеровичу, на которых и в Москве профессоров хватит. Нельзя сказать, что тарусяне не хотят лечиться у хороших врачей и в хорошей больнице. Хотят, конечно. Но вот бороться за это они страшатся. Боятся местных землевладельцев, бизнесменов, обосновавшегося на Оке крутого приезжего олигарха с труднопроизносимым именем – что-то вроде Навуходоносора или Падишаха. Но главное объяснение, точнее, принцип: москвичи уедут, а нам тут жить. Принцип не тарусский, можно сказать, общероссийский. Если в Москве безопасность – понятие относительное, то в провинции тем более.
У Тарусы в этом отношении свой опыт. Привыкли к осмотрительности. В советское время там был приют диссидентов – больше 100 километров от столицы, разрешалось селиться ссыльным.
В конце 70-х мы сняли комнатку с террасой в Тарусе. Александр Гинзбург, живший там в ссылке между двумя отсидками и работавший садовником в доме отдыха, объяснял мне, что тарусяне – особые люди. После войны под Тарусой был лагерь, где содержали тех, кто попал в плен к немцам. Выйдя на свободу, бывшие пленные часто женились на местных девушках и никуда не уезжали. Гинзбург – рыжий Алик – считал, что в Тарусе больше, чем в других местах, понимают, что к чему, и что там сохранился дух свободы. Сам он был человек общительный и к тому же рукодельный. Последнее качество особо ценили местные жители, с удовольствием ходившие к нему в гости, можно сказать, дружившие с ним. Когда через год Гинзбурга, организовавшего Московскую Хельсинкскую группу, арестовали, эти друзья давали на него показания. Потом они оправдывались, повторяя: «Вы все уедете, а нам здесь жить».
В начале 80-х настал мой черед. И то сказать – диссидентов кого посадили, кого выслали за границу. Осталась одна Валя Машкова, жена сидевшего в лагере Владимира Осипова, бывшего редактора журнала «Вече». Не сокращать же штаты тарусского ГБ. Надо искать дополнительный подрывной элемент. На эту роль я и сгодилась: ходила к Вале Машковой, до этого дружила со всеми ссыльными, привозила им что-то из Москвы. Подрывала тем самым основополагающий принцип: эти люди должны быть окружены отчуждением, страхом, не иметь никакой связи со столицей, их следует чураться. А тут какая-то женщина с ребенком с кем хочет, с тем и дружит. За это, однако, привлечь нельзя. Но за чтение несоветской литературы уже можно. Легко было предположить, что у меня есть такая литература.
И вот сначала потихоньку посмотрели, пока мы ходили на Оку, а потом сделали официальный обыск под предлогом поиска украденных из местной библиотеки книг. Милиционер никакие книги рассматривать не стал и простодушно сразу подошел к шкафу, где лежала пачка парижской «Русской мысли». За неположенное чтение и распространение (доказать, что я давала газеты почитать, было легче легкого) можно было схлопотать срок, кажется, по статье 190. Арестовывать меня, впрочем, не стали, потаскали дня три на допросы и объявили официальное предупреждение КГБ (была такая предпосадочная мера). Чтобы придать поискам якобы украденных из библиотеки книг хоть какую-то видимость достоверности, произвели обыски еще, кажется, в двух или трех домах, причем в подвале одного из них нашли самогонный аппарат. Хозяева страшно перепугались, но никаких неприятностей не воспоследовало.
На время, что нам оставалось дожить в Тарусе (лето кончалось), меня оставили в покое. И тут соседи наперебой принялись рассказывать, что за мной несколько дней следили, удивлялись, как я не заметила, что напротив нашей избы двое мужиков копали целый день яму, а выкопали всего сантиметров двадцать. «Нельзя быть такой ненаблюдательной», – сокрушалась в высшей степени интеллигентная научная дама, владелица прелестной дачи. Она-то была наблюдательной, но меня не предупредила. А ведь испытывала ко мне симпатию. И хозяева нашей избы, у которых мы снимали дачу несколько лет и с которыми пребывали в прекрасных отношениях, не предупредили. Все кругом эту слежку видели. Никто не сказал ни слова. Начало 80-х. Не 37-й год.
Теперь в Тарусе живут дети и внуки этих людей. Уже другой век. Но по-прежнему – вы уедете, а нам здесь жить.
