Клубничка

Клубника – символ вожделенного.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

Ездили на рынок. Входим в крытую часть, вижу восковые помидоры, пластмассовую клубнику, мозаику сухофруктов, и вдруг всплывает картинка моих двенадцати лет, когда мама посылала меня на ближайший к нам тогда Центральный рынок за творогом и квашеной капустой. Зимой великолепие, по набору то же, что и сегодня, выглядело для меня как недавняя выставка «Это не еда».

Мама покупала овощи и фрукты только сезонные, поскольку на зимние помидоры денег не было, и рассказывала анекдот, в котором советский человек спрашивает иностранца (этим одним словом исчерпывались все, кто жил за бугром – там предположительно располагался Эдем): «Когда у вас появляется первая клубника?» – «В шесть утра». Сегодня не всякий поймет этот анекдот и интонацию, с которой он рассказывался. Реакцией на него был не смех, а язвительная улыбка. Я слушала этот анекдот от разных взрослых раз пятьсот: каждый год, в период с ноября по июнь, он выражал наше положение лишенцев. О клубнике вздыхали, свежих огурцов ждали с нетерпением. Не уверена, что мои мечты касались «плодоовощной продукции», как официально именовались калинки-малинки, но предвкушение лета как синонима эдемского сада, в котором иные пребывают вечно, а нам он приоткрывается на минутку клубникой, имело место. Понятие «клубничка», оставшееся в обиходе, – оттуда, от неутоленной клубничной жажды советского царства.

И вот я оглядываю рыночные прелести, покупаю квашеную капусту и творог и, невзирая на вечные Сашины уговоры: «Ну, может, помидорчиков, а вот клубника, смотри», иду, отнекиваясь, на уличную часть рынка, куда выселили из тепла «нашего» Низами, торгующего гранатами и гранатовым соком. Это мой зимний фрукт. Теперь-то что, денег хватает, но я люблю клубнику только в тот краткий миг, когда она алеет на близлежащих просторах. В октябре – абрикосы и виноград, в декабре – хурма, парниковыми плодами меня не соблазнишь. Когда сами жили в парнике, в замкнутом пространстве с искусственными условиями выращивания и содержания, – парникового хотелось, теперь жизнь – vulgaris naturalis, «в натуре», в собственном соку, но и ей грозят парниковым эффектом. Хочется только настоящего, а оно – роскошь: куда ж без конвейеров, химикатов, красителей, разрыхлителей, консервантов, выхлопных газов, зеленого геля, заменяющего почву с ее микроэлементами? Сегодня настоящее маркируется как «эко» и «био», является единственным дефицитом на фоне раблезианского изобилия, стоит бешеных денег, и вот этих-то «клубничных» денег у меня по-прежнему нет. Только на смену клубничке пришли не устрицы, достижимые не всегда и не везде, но достижимые, а живая земля – не закатанная в асфальт, не истощенная вампирами, пьющими в тридцать три горла ее черную кровь, не обдолбанная наркотиками, которыми мы ее пичкаем взамен. Да мы ее и антибиотиками, и антидепрессантами – нам не жалко!

Есть еще живая земля, но ее столь мало, что она дороже золота. Как и живой воздух, где счастливые куры несут яйца по старинке, от петухов, кудахчут в курятниках, а не в инкубаторских застенках; где коровы щиплют травку, а не хлебают жижу из быстрорастворимой костной муки – перемолотых костей своих собратьев. Живая вода – не та, в которую спустили канализацию, а потом химически очистили, а независимые от тирана-сапиенса речка, озеро, тот начальный Эдем, в который нас пригласили жить. Может, не пригласили, а запустили, мы долго приспосабливались, выкручивались и, наконец, стали в доме хозяевами.

На нас, правда, шипят тайфунами, цунами, землетрясениями, извержениями вулканов, топят наши корабли и прихлопывают, как комаров, наши самолеты, но это случается, по счастью, редко. В ежедневной жизни мы – короли, охотящиеся друг на друга, отвоевывающие право дышать, пить, есть эко и био. Вот она, нынешняя клубничка, предмет вожделения, вот он, Эдем, в который попадают только очень богатые люди, поскольку в него должны быть вмонтированы все завоевания цивилизации, иначе это не Эдем, а медвежий угол, не роскошь, а дикарство, историческая невменяемость, сопровождающаяся братоубийственными войнами, если кто вспомнил анекдот про негра, который лежит под пальмой и ест банан, а ему предлагают поработать, чтоб заработать денег, чтоб потом он мог лежать под пальмой и есть бананы. «Я и так┘» – отвечает он, но мы прекрасно знаем, что чем дольше околачиваешь груши, тем больше хочется кого-нибудь убить.

О том, что био и эко от нас уходят, можно было догадаться по нарастанию переносных смыслов: клубничка означает вуайеризм, малина – воровской притон, а у честных она – синоним пошлости, наравне с клюквой; черника случайно избежала участи стать чернухой, все знают, кто такие подберезовики, трава – это марихуана, собачка – значок электронной почты, не считая всех собак, которых на нас вешают, цепных псов режима, кровавой собаки Тито (устар.) и обращений друг к другу «сука». Яблочко недалеко от яблони, муж объелся груш, а устрашают нас как? «Это цветочки (будто речь о ядовитых водорослях), ягодки впереди».

Низами оказался на улице, когда с рынков начали изгонять иностранцев, а он – азербайджанец. Изгонять – значит брать с них большую мзду, чем прежде. И наш Низами не смог платить за свое гранатовое место в крытом павильоне, на улице дешевле. Холодно, но что поделаешь? На его теплом месте окопались другие кавказцы. Не спрашивала, откуда, на вид не различаю – может, не иностранцы, наши: чеченцы, дагестанцы, да мало ли в России кавказских национальностей? Правда, иностранцы теперь – это жители не воображаемого советскими фантазиями Эдема, а сгенерированного российским мозгом Ада, Смерть с косой, актуальная задача – самим стать Смертью с косой, только коса превратилась в дефицит за ненадобностью в хозяйстве, она – предмет эко, есть только грабли, на них и наступаем пока. Кос хватает на то, чтоб косить от многочисленных армий, в которые зазывают наши против ненаших, а кто, кому, где и на каком основании наши – тут мудрость: кто имеет ум, сочти, ибо это число человеческое. У меня перед глазами нарисовались не три шестерки, а переплетенные ленты Мёбиуса, о которые ломается мозг, хоть и на кошечках тренировался, и в извращенной форме умеет, и с особым цинизмом.

Реки крови, горы проблем, бездна вкуса, планета фитнес. Вот изготовят китайцы косы – у остальных уже ручки превратились в грабельки, – начнется косьба. А пока круглый год цветут «незабудки» – это те, кто думает, что их не забудут, поскольку сегодня не забывают. Незабудки гордятся собой. Их собирают в букеты (букет, правда, приводит на ум «букет болезней»), а потом выбрасывают – пиар дорог, а без него нынче невозможно ни покупать, ни продавать, будто он и есть то самое страшное число. Пиар с рекламой, можно сказать, заменили живое, выкачали из него кровь, закатали в фотошоп, сделали его живым в переносном смысле – живеньким, теперь по правде ничего сказать нельзя. Живем в обществе потребления и менеджмента, но о потребляемом и менеджерах – ни звука, иначе не реклама, так пиар, не пиар, так разжигание. А то бы я сказала, на какой рынок мы ездим.