Необыкновенное чудо

Для детей то, что происходит на сцене, – не понарошку, а всерьез.
Фото Романа Мухаметжанова (НГ-фото)

Первое знакомство с прекрасным происходит еще в детстве. Как более или менее осознаваемое начинается оно, конечно, в детском театре. Почему-то непременно в 10 утра в субботу или в воскресенье. В одном из таких провинциальных детских театров – закулисный быт которых ускользает от всяких попыток зафиксировать его документально или художественно, – я и служу. Именно служу, потому что как еще можно назвать место работы, на которое ты приносишь свое бренное тело и бессмертную душу семь дней в неделю на 12–14 часов в сутки, невзирая на погоду, проблемы с транспортом, а также проблемы семейные и проблемы со здоровьем, возникающие вследствие вышеперечисленного.

Поскольку за своей порцией прекрасного очередная партия малышей явится к 10, артист должен быть на месте уже в 9. Нужно приготовить свой организм, разогреть голос и повторить русские народные танцы. (Сегодня на театре дают русскую классическую сказку.) Идешь на свой третий этаж к гримерному столику и лелеешь одну-единственную мысль – поспать; для разогревающихся артистов минут 5–10 до призывного звонка еще есть. Теплую синюю банкетку моя соседка по гримерному столику выпросила у одного из рабочих сцены, и тот унес ее из мужской гримерной, где располагались хоть и не заслуженные, но все-таки тоже артисты. Крик вчера по этому поводу стоял ужасный. Но вот банкетка отвоевана, и сейчас я на ней подремлю. Но не тут-то было! Открываю дверь – на столе записка: «Девочки, без обид, банкетку забрали помрежи». Без подписи – стало быть, анонимка. «Как пришло, так и ушло», – мелькнуло у меня в голове. Еще почему-то мелькнуло: «Да не оскудеет...»

Ну да ладно, вот народ постепенно начинает собираться, и скоро, уже совсем скоро вместе с занавесом поднимется с общим вздохом восторга множество детских душ – начнется Чудо.

Я часто думаю: ведь для детей это действительно чудо. Вспоминаю, как сама приходила когда-то с сестрой в этот же самый театр и с замиранием сердца смотрела, как прямо на моих глазах добро всегда побеждало, а зло непременно наказывалось. Вспоминаю, как мама, надев на меня с сестрой самые лучшие наряды, водила нас по фойе театра и показывала портреты артистов, которые только что были и чудищами, и прекрасными принцами/принцессами, и бармалеями, или даже маленькой Бабой-ягой. Тех самых артистов, с которыми я теперь стою на той же самой сцене. Да! Чудо...

Страшный вопль с третьего этажа женских гримуборных: «Костюмеры-ы-ы-ы-ы! Опять артистке Пшеничкиной голову не положили на столик!» Как ей теперь в сцене моря выходить? Без головы?! И костюмеры гуськом бегут за рыбьей головой для артистки с текстом вроде: «Да ей бы лишь бы шум поднять, голова-то ей в первом акте не нужна, в первом акте у нее только кокошник». Все это, естественно, вполголоса; артисты, как известно, народ очень впечатлительный и строптивый. Но вот все встали по своим местам. Помреж командует: «Музыка! Супер пошел!» («супер» – это неосновной занавес). И хорошо, что тот, кто отвечает за поднятие этого самого «супера», быстротой реакции никогда

не отличался, потому что на

команду «музыка» звукооператор уверенно включил вместо пролога музыку финального танца. Но вот под общее веселье звуковик исправился и... Чудо началось. Зал еще гудит, шуршит конфетами, но постепенно успокаивается и начинает внимать тому, что происходит на сцене.

На сцене тоже бывает всякое. Существует понятие «раскол», не в смысле расхождения интересов, а в смысле приступа безудержного смеха вследствие неуловимых (для зрителя) нюансов нарушения авторского текста или выстроенной режиссером задачи.

Помню, мы с подругой никак не могли успокоиться, когда то ли по ошибке реквизиторов, а может, и совершенно сознательно один из коробейников вручил нам вместо полагающихся для красных девиц петушков на палочке огромный поролоновый батон. Когда мы гомерически хохотали уже за кулисами, один старый артист сказал: «Прекратите сейчас же! Это для вас каждодневная обязанность, а для них – праздник, к тому же в зале дети из интерната».

Но вот первый акт подходит к концу, и близится полдень, этот вожделенный час, когда откроется буфет для артистов. Поесть мы сможем только по окончании спектакля, но еду нужно обязательно «отложить», потому что в монтировочном цехе гораздо больше сотрудников, чем в актерском, и они постоянно хотят есть, и помногу. Если они опередили, довольствоваться придется только пирожными или шоколадом, а ведь вечером предстоит еще для взрослых спектакль играть. И не что-нибудь, а Достоевского.

И вот мы с моей подругой Пшеничкиной решаем, что еду отложит она, а я тем временем принесу наши крылья (следующая сцена – райский сад, и мы там райские птицы) в грим-

уборную. Потому что если нас застукают в столовой в крыльях, можно получить серьезное нарекание. «Бабуля, смотри, дракон!» – с третьего ряда возглас ребенка, неоднозначный комплимент для художника по костюмам: фантазия увлекла его так далеко, когда он трудился над костюмами райских птиц.

После антракта зал возмущенно шумит: дети уже успели полюбить кого-то из героев, а к кому-то – испытать сильную неприязнь, хотя в этой сказке нет плохих и хороших, а есть, как и в жизни, просто разные. Кстати, я никогда не слышала, чтобы на детском спектакле у кого-то из взрослых зазвонил мобильный телефон. Наверное, потому, что каждый взрослый, хоть и бессознательно, в эти мгновения сам становится таким же, как и его любимое чадо. Или же всякий родитель неосознанно понимает: то, что его малыш испытывает в эти минуты, он понесет за собой в долгую и суматошную жизнь, где, может, уже не найдется места для чистой слезы сострадания ближнему.

И вот наступает час икс – поклон. Администраторы сдерживают напор малышни, которая за время антракта запаслась гвоздиками и розами (цветы продаются прямо в театре, по 35 и 90 рублей соответственно) и рвется на сцену. Кто-то потому, что мама сказала, что нужно обязательно сфотографироваться на фоне главных героев для семейного архива, а кто-то потому, что уже сызмальства охвачен жаждой познания и гвоздика для него лишь благовидный предлог, чтобы дотронуться до созидателей чуда...

И вот какая-то голубоглазая девочка в платье, напоминающем пирожное, держит курс в направлении главных героев. Заботливая мама уже прицелилась объективом фотокамеры у авансцены. Вдруг, поддавшись зачаткам того самого чувства, которое в свое время не довело до добра Джульетту, девочка резко меняет курс и протягивает три отдельно упакованные розы (для царя, царицы и Ивана-Дурака) молодому артисту из массовки. Кадр для семейного альбома потерян. Но мама, закрыв объектив фотоаппарата, блаженно улыбается: ее чадо только что на наших глазах сделало, может быть, свой первый самостоятельный выбор.