Красная площадь

Главная площадь страны – то самое место, где хочется думать о главном.
Фото Натальи Преображенской (НГ-фото)

На Красной площади всегда было принято не только гулять, но и думать.

Поэтому на Красной площади думаешь о самом главном. Думаешь о России. Думаешь о самом лучшем, что есть или по крайней мере было в России: о космосе, балете, женщине, водке, русской литературе и, конечно же, о революции.

Если бы не Октябрьская революция, то о России в ХХ веке просто забыли бы. Невозможно говорить о России и не говорить о революции 17-го года. Революция – самое мощное событие в истории России за все время существования России. Возможно, в истории ХХ века. Возможно, даже в истории вообще. Рядом с Октябрьской революцией только рождение Иисуса Христа.

В России мало что сохранилось от революции. Сохранилась только ее непредсказуемость. Но уже нет того размаха. Нет той широты. Нет той уверенности в себе. Нет того целомудрия и того изощренного разврата, которыми поразила мир революция. Россия теперь непредсказуема только в одну сторону. Революция же была непредсказуема во все.

Загадочная русская душа нигде и никогда не выразила себя более полно, чем в революции. Ее не надо изучать по текстам русских писателей или по народным песням. О загадочной русской душе мало что скажет и русский пейзаж. Врут русские писатели, врут народные песни и врет пейзаж. Не врет только революция. Загадочную русскую душу надо изучать по немногочисленным документам революции.

Революция – как первая любовь. Она не забывается, как не забывается все то, что дает первая любовь, – первый поцелуй, первый оргазм, первый нервный срыв, первое все остальное. Но ее хочется поскорее забыть, потому что первая любовь всегда кончается трагедией. Революция тоже кончилась трагедией – советской властью.

Дальше будут ДнепроГЭС, Курская дуга, водородная бомба, Гагарин, но революция все равно останется первым и самым главным достижением России в ХХ веке. Главное достижение первой любви – это сама первая любовь. Главное достижение революции – это сама революция. Все, что было в России после нее, так или иначе еще где-нибудь было. А вот такой революции больше не было нигде. Революцией Россия поразила мир навсегда. И еще уходом Толстого из Ясной Поляны. По значимости этим событиям равных нет. Только уход Ленина из революции. Ленин когда-то ушел из революции, как Лев Толстой – из Ясной Поляны. После ухода Льва Толстого осиротела русская литература. После ухода Ленина – революция.

Вслед за Толстым из Ясной Поляны ушла русская литература. И так и мыкается до сих пор по свету. Русская литература затаила обиду: она не может простить Гагарину, что первым космонавтом оказался он, а не Толстой. То, что во времена Толстого еще не было космических кораблей, ничего не значит. У Толстого прав было больше, чтобы полететь первому. Во-первых, Толстому так и не дали Нобелевской премии и полет в космос мог бы скрасить эту несправедливость. Во-вторых, Толстой устал от семьи и вообще от людей и в космосе ему было бы лучше. В-третьих, Толстой был уже практически готов к полету в космос. Названия романов Толстого – как названия космических кораблей: «Анна Каренина», «Воскресение». Конечно, «Война и мир» выпадает, это не очень удачное название для космического корабля. Хотя по содержанию и идеологии он лучше других романов Толстого – и, может быть, всех остальных романов русской литературы – подошел бы для названия космического корабля.

Мне почему-то кажется, что космический корабль ни в коем случае нельзя называть именем писателя. Космические корабли надо называть в честь литературных персонажей или литературных произведений. Советская власть любила называть именами писателей самолеты и морские корабли. Это была одна из самых ее серьезных ошибок. Народ мог простить все – низкие зарплаты, отсутствие товаров в магазинах, железный занавес, но не имена писателей на самолетах и кораблях; есть что-то в подсознании русского народа, что всегда будет сопротивляться именам писателей на самолетах и кораблях. Советская власть этого не поняла. В итоге не стало советской власти.

Впрочем, это не вина революции. Революция ценила русскую литературу. Выше русской литературы она ставила только балет. Революция только притворялась, что любит кино и считает его народным искусством. Революция кино не любила, потому что сама была лучше любого кино. А вот балет революция любила. Советская власть тоже настолько любила балет, что даже попрощалась сама с собой балетом.

Революцию проще понять через балет. Но такой балет так и не был придуман. Балет навсегда отстал от революции; революция в балете не произошла ни в прямом, ни в переносном смысле. Это не ирония, это все очень серьезно. Иногда я понимаю Сталина, который требовал от деятелей культуры невозможного. Он требовал не искусства. Он требовал наркотика, адекватного по силе воздействия наркотику революции. Но Сталин сам не мог объяснить, чего он требовал, потому что революция ускользает от любого определения. Ей нет объяснений. Возможно, Ленин был немецким шпионом и революция – это немецких рук дело. А возможно, и не был, и тогда немцы в нашей революции не виноваты. А возможно, Ленин и был немецким шпионом, но немцы все равно ни при чем. Революция не определяется как результат шпионажа. Она определяется как наркотик. Революция была сильнее всех других ранее известных наркотиков. Она сильнее и тех, которые появились после нее. Поэтому Сталин и требовал от деятелей культуры невозможного.

Маяковский не был немецким шпионом. Но он верил революции. Многие другие деятели культуры, поверившие революции, тоже не были немецкими шпионами. Они были хуже немецких шпионов. Лучше бы они были немецкими шпионами, чем теми, кем они были! Они были наркоманами. Они поверили революции как наркотику. У них уже была зависимость от этого наркотика. Их можно понять. Изменение мира к лучшему – это сильнее всего. Кто узнал тайну революции, тому уже неинтересны все другие тайны. Все другие книги, женщины и спиртные напитки. Все другие наркотики.

Поэтому о революции сложно говорить с политологами или социологами. Они в ней ничего не понимают. О революции можно говорить только с деятелями культуры или с врачами-наркологами. Или с бывалыми наркоманами.

Попробовать наркотик революции можно было только однажды – в октябре 17-го. Потом тайна его изготовления оказалась потеряна. От революции остались только коммунисты. Они оказались такими сволочами, что любовь к революции уже стала невозможна.

Я тоже не люблю революции. Я люблю только думать о революции.

В конце ХХ века все русское потускнело и надоело. Надоели русская женщина, русская водка и русская литература. Надоели балет и космос. Но осталась из всех русских женщин, русских водок и русских литератур одна, которая до сих пор выглядит свежо и звонко. Это – революция. Поэтому снова и снова приходишь на Красную площадь, чтобы думать о революции.