Вероника Чернышева
В погоне за ускользающим временем.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)
Она позвонила вчера и сказала, что объелась меда из надтреснутой банки. Со стеклом то есть. Заболел живот. Легла умирать. Две мысли, говорит, подумались: первая – умирать не страшно, вторая – что у нее нет недоделанных дел. Ничего. Выжила. Смеется. Счастлива. Я ей завидую. Потому что она счастлива по-настоящему.
Наверное, только отсутствие недоделанных дел дарует гарантированную завершенность каждой минуты жизни. Пресловутая полнота бытия невозможна с недоделанными делами. Они – как ботинки, которые трут. Напоминают о себе тупой болью повсюду, только что не в висках. Забыть о них нельзя. Избавиться разом – тоже. Не идти же босиком.
«Нет ничего хуже недоделанных дел», – говорил крупный мафиозо в одном американском фильме, делая контрольный выстрел в голову жертве. Эту его поговорку повторяет потом по ходу действия молодая мафиозная поросль. В каком-то смысле все они жили правильно. Хоть и недолго. Они старались доделывать дела и забывать о них.
Иначе дела накапливаются и не дают жить, а потом прорываются гнойником и заставляют пересмотреть всю жизнь от начала до конца. Быстро-быстро пересмотреть.
Однако в безгрешной тихой жизни, не включающей в ежедневную программу убийства, грабежи и разборки, есть место куда более страшным ежеминутным преступлениям, которые, так же как и прямое, кровавое нарушение писаных законов, никогда не остаются безнаказанными. Имя им – недоделанные дела. Тот циничный грешник знал, что говорил. И как следствие (а может, как причина) – знал, что делал. В этом смысле ему тоже можно позавидовать. Как и блондинке, счастливо переварившей зеленые крошки стекла надтреснутой трехлитровой банки.
Кто-то говорил, что девяносто процентов наших проблем решаются сами собой. Остальные десять – не решаемы. Адепты этого подхода к проблеме стараются бездействовать по максимуму и не мешать времени все расставлять по своим местам. Пусть.
И время идет своим чередом, и делает свое дело, ничего не оставляя на потом. И не спотыкается о неотданные долги, нерасторгнутые договоры, невыясненные отношения, неотвеченные вызовы, незатянутые краны, непереведенные часы, незагаданные желания, неучтенные риски, невыброшенный хлам, ненанесенные визиты, невыполненные обещания. Ему, в сущности, все равно. Оно не огибает эти сгустки прошлого. Оно стремит свой бег вперед. И неумолимо катит перед собой снежный ком маленьких неправд. Догнать же его и вытащить оттуда хоть одну такую на поправку, на доработку уже невозможно. Как невозможно без риска для жизни запустить руки в работающую стиральную машину.
Упущенное время – время, потраченное на дела, которые никогда не будут доделаны.
Они будут возвращены когда-нибудь длинным неоплаченным чеком. Останется только получить и расписаться. Выбора не будет. Времени подумать – тем более. Оно безвозвратно ушло еще вчера. С очередным недоделанным делом. Чуть-чуть саднила совесть. Потом ничего. Пришли другие дела. Дела сегодняшнего дня, отложенные на завтра.
У подъезда. Бабушка-тяжеловес грузно нагибается, подоткнув юбку, тычет в морду пегой придворной кошке подтаявшее мороженое. Кошка, разумеется, кочевряжится. «Черт! Все время забываю, что ты не собака».
Бабушка бросает кормежку. Морщинистое лицо делит на неравные доли рассеянная улыбка. Старуха думает не о том, что делала минуту назад. Кошка идет восвояси. В луже мороженого белят крылья воробьи. Семь минут упущенного времени.
На почте. У стойки маленький дагестанец с бланком для телеграммы упрямо тормозит движение очереди. Сверлит чайным взглядом работницу почты, уставшую от его нерешаемой проблемы и невнятного русского.
Упруго завитая женщина ему из-за стойки: «А я вам говорю, нет уже давно ни Советского района, ни Шамилевского. Не-ту! Нет такого, и все. Где я вам его найду? Мужчина, ваша телеграмма не уйдет, понимаете? Не уйдет! Куда я должна ее отправлять, по-вашему? Все. Не мешайте работать».
Он упорно молчит и не отступает еще минут десять или пятнадцать. Потом сдается. Хлопает дверью. Разлинованные бланком и смятые потной черной ладонью «соболезнования» о чьей-то смерти в несуществующей деревне остаются валяться у ног служительницы почтового отделения. Пружинит на весу привязанная к стойке засаленной леской общественная ручка. Двадцать минут упущенного времени.
В кафе. Она: «Ты хочешь от меня деятельного участия в твоей жизни? С чего вдруг? Чего ради мне на это тратиться, раз ты женился на другой?»
Он: «Полегче, не говори о том, чего не знаешь. Ты не в курсе моих проблем. Это чисто юридические моменты. Так было нужно. Я просто оформил отношения с одной из своих поклонниц».
Она: «Почему я должна это слушать?»
Он: «В конце концов, ты говорила, что сильно любишь меня, вот и помоги».
Она (вместо «Уходи, я не желаю тебя больше знать»): «Хорошо, я подумаю, что могу для тебя сделать».
Он: «Спасибо».
Она: «Не стоит благодарностей. Позвони мне завтра┘»
Упущенное время – жизнь.
Стройный детский хор на спортивной площадке у школы, насыпав у кромки поля рюкзаки и сменки, дружно скандирует, подбадривая маленького белобрысого бегуна: «Те-ма, Те-ма, Те-ма, Тема!» Одна девочка (соседка по парте, должно быть) тоненьким голоском не в такт, но пронзительно и отчаянно, потому громче всех: «Артем, бе-ги-и-и-и-и-и-и!»
Отгоняю занавеску. Тема пришел к финишу первым. У Темы нет на сегодня недоделанных дел. Он бежал, как время. Стремительно. Легко. Они рядом. Им пока еще по пути.
