Неброская мораль

Не все привычки западного общества понятны россиянам.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

В один из вечеров стою глажу мужу рубашки. Смотрю при этом по второму каналу передачу о национальном, кажется, интересе. Говорилось об аморальности западного мира и о высокой, а также глубинной моральности русского народа. Зацепка для такой темы была актуальная: запрет гей-парадов и парадное выступление главы Русской православной церкви в Страсбурге. Свой вклад в дискуссию вносили главный редактор большой московской газеты, известный политолог и духовное лицо, заведующее внешнеполитическими делами в главной церковной администрации.

Пока господа обменивались заезженными тезисами типа «гони геев в шею, они аморальные» и «а у нас всё по-другому, потому что лучше», я прилежно водила утюгом по рубашкам. Но когда уважаемый редактор произнес ключевую фразу передачи, утюг на мгновение застыл в одном положении и угрожающе зашипел.

Фраза гласила: «У них общество не только пришло к аморальности, но и к преступлениям. На Западе именно преступления выражают степень аморальности общества».

Это абсурдное утверждение чуть не стоило рубашки моему аморальному западному мужу. По роду его деятельности с преступлениями он знаком хорошо. И именно из его уст я недавно услышала статистику уголовных преступлений в Германии. А именно: в 2006 году здесь было совершено около 700 убийств.

Вся ирония ситуации состоит в том, что незадолго до передачи о морали я где-то мельком прочитала и российскую статистику: в 2006 году в России было совершено, если не ошибаюсь, около 12 500 убийств.

В обоих случаях речь идет о преступлениях зарегистрированных. В статистике, понятное дело, не учитываются преступления, о которых не сообщается в органы внутренних дел. Для удобства сравнения нужны, конечно, и данные о населении. Вот они: в Германии проживает около 83 млн., в России около – 143 млн. человек. Дальше каждый может математически рассчитать степень а- или моральности того или иного общества.

Но я думаю, что эмпирически измерить степень моральности западного общества может и каждый приехавший в Западную Европу человек.

Во-первых, сразу бросается в глаза уличное движение. Даже в хаотичном Неаполе машины, хотя и едут на красный свет, но неизменно останавливаются перед пешеходами. Не говоря уже о предупредительной Англии и дисциплинированной Германии.

Впервые приехав в Берлин, я на переходе тупо стояла перед каждой поворачивающей направо машиной, не замечая приглашающих к переходу жестов водителей. Возвращаясь в Москву, изо всех сил заставляю себя стоять после включения зеленого человечка. Знаю: опасная западноевропейская привычка может стоить жизни.

Что говорить про магазины... Постепенно проникающая в наши московские коммерческие структуры вежливость – следствие благоприятного воздействия полюбившегося нам в отпусках и командировках западного стиля. Только вот чем дальше от столицы – тем меньше влияние Запада. А, впрочем, далеко ходить не обязательно. В одном из известнейших московских супермаркетов в ответ на мою просьбу сообщить менеджеру о том, что цена на хлеб не указана, кассирша принялась орать, размахивая руками: «Вам надо, вы и сообщайте! Меня это не касается, я на кассе сижу!»

«А на Западе у этих продавщиц улыбка будто прилипла к лицу – такая ненатуральная, такая бессердечная. И манеры скользкие, все тебе «здрасьте, извините-подвиньтесь». Даже противно», – аргументировали бы защитники российского наждачного стиля общения.

Но вот что еще бросается в глаза в том же аморальном Берлине, где проходит, кстати, один из самых популярных гей-парадов, так называемый Christopher Day: на улицах здесь никто и никогда не пялится. В чем бы ты ни вышел – обсуждать, смеяться и окидывать, а также сверлить взглядами тебя никто не станет. Ни мини-юбка при кривых ногах, ни ирокез, ни лишний вес не станут поводом прилюдного обсуждения. Здесь так не принято.

Я могла бы долго рассказывать о моих нестандартных впечатлениях о Германии – стране, про которую я, приехав, не знала почти ничего, кроме того, что она находится на загнивающем Западе, где много гомосексуалистов.

Например, рассказала бы о том, что здесь не принято лгать. Это невероятно облегчает жизнь. Даже по мелочам практичные немцы предпочитают не врать. Мне объясняли, что отчасти это связано с протестантской ментальностью. Может, и так. Но замечу: больше половины Германии – католики. Объяснение другое: врать просто себе дороже.

То, что люди не врут, сбивает с толку. Сначала везде видишь подвох, стараешься разгадать умыслы. Но постепенно привыкаешь к стилю немецкого общества. Злопыхателей и сплетников здесь ощутимо меньше. Меня просто ошарашило, что никто, например, в университете не говорит плохо о своих сокурсниках. Это не принято.

Ну и про былинную черствость и жесткость немцев. Слухи об этом явно преувеличены. Когда я приехала учиться в аспирантуру и, почти не зная немецкого, не могла снять квартиру, а потом найти мебель для комнаты, полузнакомые люди предлагали мне помощь, брали на себя поиски вариантов по газетам, звонили, привозили, предлагали не только свою помощь, но и свои стулья, ложки, чашки, сковородки.

Не говоря уже о том, что вы, наверное, сами знаете. Стоящего с развернутой картой прохожего здесь сразу спрашивают, не требуется ли помощь. Даже неудобно становится.

Вот такая она, тихая, неброская мораль немцев. А насчет геев: я им, честно говоря, тоже никогда не симпатизировала. Но после крестового похода наших моралистов, называющих их и больными, и грязными, и аморальными, уже сама готова пойти за них на баррикады.

Аморальность – она, видимо, в другом.

Берлин