Фобия Ксении

У нас вошло в привычку делить людей на своих и чужаков.
Фото Артема Чернова

С ксенофобией, или фобией Ксении (страхом чужого), рождаются все, но до старости она доживает лишь фрагментами: невыученными уроками, аллергическими реакциями. Попадая из утробы в тотально чужой мир, мы кричим от ужаса и лишь потом улыбаемся – от узнавания, узнать – значит сделать своим. Душа напитывается запахами счастья – яблок, арбуза, идет в первый класс под цветение астр и гладиолусов – они же, в переводе, звезды и мечи, вочеловечивается моцартами-рембрандтами-шекспирами, но всю дорогу стаи человеческих ворон и щучек испытывают душу на прочность. Это они так вытачивают невиданный доселе иероглиф, которым душа вписывает себя в книгу жизни.

У души, конечно, есть зубы – зубчатая крепостная стена – все, что ей не по зубам, она отвергает, временно или навсегда. Или ходит с открытым ртом, откашливаясь выхлопными газами и ядовитыми парами. В предельном первом случае становится Дракулой, в предельном втором – бомжом. Беспокойное чувство меня гложет – будто в индивидуальную прочность никто больше не верит, «один в поле не воин». При очередном переделе мира люди невольно и неосознанно собираются в армии.

Отношение к своему – персональное, к чужим – видовое. Сегодня на вид ставят этноконфессиональное. Социальный водораздел уже не на линии огня – так только, поворчать. Этот урок после советской школы выучили вроде бы все. Но бывшие колонии, рабы и младшие братья обернулись кошмарным сном для бывших сатрапов. Культурного и цивилизационного равенства не получилось, как не получилось и социалистического рая. Можно объяснять по Киплингу (Восток есть Восток, Запад есть Запад, и вместе им не сойтись), взывать к совести, справедливости, гуманизму, все это – в пользу бедных. У нас напряжение выше, поскольку Россия – всеобщая окраина или, что то же самое, жерло. Когда спит – окраина, когда просыпается – жерло. Все, конечно, мечтают, чтоб она не просыпалась. А у нас в квартире газ.

«То, что у других народов является просто привычкой, инстинктом, нам приходится вбивать в свои головы ударом молота, – писал Петр Чаадаев в 1831 году. – Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. Мы так удивительно шествуем во времени, что, по мере движения вперед, пережитое пропадает для нас безвозвратно... Мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед по кривой, т.е. по линии, не приводящей к цели».

Вот в Воронежской области сына протестантского пастора, первоклассника, избили соученики при молчаливом одобрении учительницы за то, что мальчик отказался участвовать в православном молебне, который провел для школьников священник. Сообщение обросло комментариями, а соль всегда в них: «Одобряю и поддерживаю. Православие – наше. Протестантские секты – чужие. Поэтому любое их подавление правильно. Конечно, лучше без лишней жестокости, но если добро будет без кулаков, то оно очень скоро перестанет существовать вообще. Да, кстати, «наше» тождественно добру. По определению».

Исходная для ксенофобии позиция сама по себе звучит доблестно: защищать свои ценности, свою землю. Но ценности и границы мы меняем как перчатки. «Я на правую руку надела перчатку с левой руки», по Ахматовой, вдруг превратившейся в Анти-Ахматову (новый бестселлер, кто не знает). Так же вдруг оказалось, что в многонациональной России много нерусских. В жерле показались язычки пламени. Пришлось ввести закон о разжигании┘ Открываем интернет-издание, редактируемое широко издающимся автором, и читаем, что юдофилия – не такой безобидный грех, каким кажется, так что негоже православному якшаться с евреем. В обычные книжные магазины поступила переведенная на русский книга о Гитлере, служившая в нацистской Германии пропагандистской. «Просто чтоб люди знали», – комментирует издатель свой шаг. А мы, конечно, понимаем, что в России, где граффити в виде свастики стали появляться чаще, чем какие-либо другие, такая книга издается не просто «для справки».

Убийства русскими фашистами «неруси» стали рутиной, я о них знаю потому, что получаю ежедневную рассылку по теме «СМИ о ксенофобии и этноэкстремизме». Одного такого дня хватило бы во Франции для того, чтоб там произошла новая революция. Фирму «Л’Ореаль» крупно оштрафовали, а двоих менеджеров посадили за то, что на работу по рекламе парфюмерной продукции не брали некоренных французов. BBR – условно обозначалось это в инструкции для отдела кадров, то есть bleu, blanc, rouge – цвета французского флага. Мы не понимаем французов. Потому что сами, вглядываясь в будущее России, видим ее либо китайско-среднеазиатско-кавказско-исламской с жалобно убывающим русским населением, которому уготована участь рабов, либо фашистским государством, истребляющим всех нерусских и неправославных в гулагах-освенцимах. О других вариантах талдычат только «люди прошлого» – а что у нас может быть хуже прошлого? – и политики, по долгу службы.

Нерусские тоже убивают русских. Непростую подноготную чеченских терактов лучше знают специалисты, а вот одиночные убийства – дело ясное. Политик Мария Арбатова сообщила, что в ее доме зарезан насмерть один русский юноша и ранен второй. Юноши пошли ночью в магазин, который держат чеченцы. Повздорили с чеченцем, и вот результат. Арбатова написала и о том, что пора запретить продавать по ночам водку, и о том, что приезжих надо обучать нашим обычаям, чтоб они воспитались и не резали русских парней.

Понятно, что сотня комментариев была о том, что вот, Мария, и вы наконец прозрели. Одно осторожное замечание о том, что чеченцы – россияне, а не приезжие. Ах, да – Мария поправилась (но неудивительно, что забыла, речь-то не о прописке и гражданстве). Пара вопросов о том, зачем Арбатова указала, что убийца – чеченец. А уж она-то – стопроцентно не ксенофоб. И разжигать ничего не имела в виду. Но то, что в воздухе, – оно попадает в легкие, мозг, сердце. Как палочка Коха, сибирская язва и энцефалитный клещ. Она хотела сказать, что не только скинхеды убивают «их», но и «они» нас. Сегодня эмоция не в том, что убили человека, а в том, «мы» или «нас». Убийств русских русскими же (их называют бытовыми) на порядки больше, но мы на них даже не обращаем внимания. Это же мы – между собой – по пьянке, со зла или чтоб, украв, не оставить свидетеля. Мы ни за что не станем заниматься собой! Бить в набат или там каяться, как нам предлагали двадцать лет назад. Для нас каяться – унизительно.

Недавно кто-то заметил, что в советских и российских фильмах все унижают друг друга: жена мужа, муж жену, начальник подчиненного, коллега коллегу, сержант солдата, – чего нет в американском или европейском кинематографе, где добро сражается со злом. У нас нет добра и зла, кроме фобии чужого (добро – «наше», зло – «ихнее»), у нас – бесконечная цепочка унижений. Мы не хотим совершенствоваться, нам бы удалить свидетелей, критиков, раздражители – суверенно запереться, чтоб нашего озверения никто не видел, и из своей крепости грозить миру. Мир задрожит и рухнет перед нами на колени. Да, ненавидя, но нам не любовь нужна, а чтоб мы унизили, а не нас. Эта национальная идея не первое столетие охватывает российские умы, которые в короткие промежутки ремиссии не успевают переварить ни своего, ни чужого. Душа стискивает зубы, не растет, не наливается соком, не взаимодействует, а выживает, примыкая к какой-то армии, стае или прячется под корягу. Ксения, ты разбила нам сердце!