Вероника Чернышева
Абстрактная литейка Сафардиара.
Фото «Коммерсантъ»
Это было в день, когда Тони Блэр сложил свои полномочия. Баронесса Тэсса Блэкстоун, министр культуры Великобритании, выступая на приеме в честь открытия первой в истории королевского Ридженс-парка выставки монументальной скульптуры, сказала: «Я теперь бывшая».
Правда, этого почти не было слышно. Гул необязательных бесед топил официальные речи. Щедрый ливень полоскал живописную зелень парка. Прозрачный шатер с белой глянцевой крышей, под солнцем казавшийся уютным, поблек, стал серым, наполнился светским людом до отказа.
Те, что фланировали вокруг скульптур с понимающим видом, резко побежали в шатер греться. Составные части вымокшей толпы быстро породнились. Потеряли актуальность холодное вино и шелковые платья. Хотелось горячего чего-нибудь и пледа поверх тонкого наряда для светских выходов, предательски обнажающего гусиную кожу. Языковой барьер пал. Чувствовать себя чужим в центре королевских владений Великобритании долго не приходится. Чужой здесь каждый по-своему. Виновник торжества, русский или, как принято говорить с учетом скидки на политкорректность, бывший советский скульптор Юнус Сафардиар. Родился в Самарканде, учился в Питере. Молод, красив, до какой-то странной крайности застенчив и беспредельно успешен. Его скульптуры имеются, к примеру, в коллекции сэра Пола Маккартни и Бориса Березовского.
Впервые за всю историю существования консервативного королевского парка в центре Лондона в его живописной зелени установили скульптуры. «Ворота многогранности» – так называется главная. Автор – Сафардиар.
Абстрактное золотое образование из материала «акрилик» переливается на солнце и отражает серые тучи, то и дело набегающие, грозящие прекратить прогулку шумной стайки британских школьниц в синих клетчатых юбках, беспечных и радостных.
Эти «Врата многогранности», как любое верное высказывание, определили поездку в Лондон. Первый Лондон был Лондон Сафардиара. Лондон многогранности. Лондон сокрушительного летнего ливня, Лондон бывших советских граждан.
...ЛЛЛандн. Зэ раа мэни плейсез оф интерест хиар... Биг Бэн, Вэстминстер Эбби, опять же и, разумеется, Нэшэнл Гэлери, а также Сантполз Кафидралл. Это из красного советского учебника «по инглишу». Все помнят. Все, кто в пятом классе средней школы попадал не на немецкий, а на английский. Французский в советских школах глубин и окраин был эстетской редкостью. (Надо, кстати, подумать, почему).
Так вот, каждому второму (а как нас тогда на языки делили? Кажется, просто – рассчитывали, как на физкультуре, на первый-второй) доставался такой потрепанный, красный, с мягкими махровыми углами учебник. Мама обтягивала его полиэтиленом на гладильной доске, потому что отличницы не ходят в школу с необернутыми учебниками, и надо было держать этот полиэтилен и следить, чтоб не пристал к утюгу, и не запахло на весь дом горелым акриловым киселем.
В учебнике главным героем была некая Лена Стогова. Стерильная. Полированная в своей правильности. Мама-папа-друзья-школа-хобби. И не было в ее биографии и судьбе никаких изломов, перегибов. Зато в простых (и усложняющихся по мере чтения учебника) выражениях должен был то и дело появляться «Ллландн». Тот самый, где «зэ рраа мэни плейсез оф интерест┘».
Мы летим туда по делу. Нас ждет Сафардиар. И его странная судьба, и его причудливая биография, и его мастерская, и его литейка, и его рассказы про то, как он ездил к Березовскому устанавливать свою скульптуру, и про то, как делаются миллиарды Дэмиана Хирста на акульем британском арт-рынке, и про то, как было трудно в 80-е, не зная языка и не имея связей (которые, кстати, для бывших советских подданных ничего тогда не определяли), оказаться в Лондоне.
«Абрамовичи снова могут встретиться», – предупреждала нас влиятельная лондонская газета еще на борту самолета. Именно на выставке Сафардиара в королевском парке они и должны были встретиться. Не встретились.
Абрамовичей не повидали. Биг Бэн – тоже. Но это все равно не был Лондон Лены Стоговой. Это был Лондон бывших советских реалий и иллюзий.
На приеме меня берет за локоть господин в белом льняном костюме, представляется другом Сафардиара. Его зовут Питер или Пьер, он архитектор, он француз. Но я не учила в школе французского. Мы разговариваем на каком-то неясном языке.
Высокий распорядитель праздника похож одновременно на всю ливерпульскую четверку. Но оказывается русскоязычным Женей, вывезенным в Лондон родителями как раз тогда, когда мы проходили Лену Стогову... Британская виолончелистка Альфия вдруг заговаривает со мной по-русски и стремительно, как это принято у наших соотечественников, рассказывает вкратце всю свою судьбу. Говорит, что ученица Ростроповича, что живет здесь давно, что очень хочет гастроли в Москве, что первая попросила политического убежища в Великобритании, до нее это никому не приходило в голову. Вышла замуж за настоящего британца, как раз тогда, когда мы проходили Лену Стогову.
«Питер, Пьер, – где я могла вас видеть раньше?» Он улыбается, насборяя рыжеватую щетину. «...Да вы же похожи на Сталкера, ну Тарковский? Знаете? Тар-ков-ский. У него там главный герой... Одно лицо!» Я это по-русски, сбивчиво, а он все понял и хохочет. «Йеееес! А я и есть он!» – гордо произносит он, довольный произведенным эффектом. На каком языке он это только что сейчас сказал? Неужели на русском?!
Уже серьезно и уже на английском рассказывает, как бывал в Москве и как на улицах его принимали за актера Кайдановского, брали автографы.
К нам подходит Малайя. Она из Афганистана. Совсем дитя. Студентка. Изучает политологию где-то в Европе. Я опять не понимаю, на каком языке мы говорим. Я почему-то спрашиваю, сколько ей лет. Дубль Кайдановского смотрит на меня с укоризной и говорит: «Должно быть, она родилась тогда, когда ваши войска вывели из Афганистана». Я не понимаю, что означает эта укоризна? Какие мои войска? Я ведь тогда изучала Лену Стогову.
Еще одна кошачья улыбка, сначала мне, потом Малайе.
Светский раут как-то завершится. А завтра мы поедем в мастерскую Сафардиара. Где вместо абстрактных странностей вроде «Ворот многогранности» увидим «Покорение Ермаком Сибири». Оказывается, в Новосибирске построили какой-то нереально ультрасовременный аэровокзал, а чтобы украсить площадь перед ним, один очень известный московский бизнесмен заказал Сафардиару Ермака. Гигантский богатырь сражается с огромным волком. Сказочное хищное чудовище с разверстой пастью – это символ Сибири.
Скоро покроет шлем и кольчугу Ермака острый метельный снег Новосиба. А пока он здесь – в Лондоне многогранности, холодного летнего ливня и бывших советских граждан.
