Пейзаж, нарисованный щами

Такой видится родина после двадцатилетнего чикагского отсутствия.
Фото автора

Юная мама с ногами, открытыми круглосуточно, и платьем а-ля Татьяна Ларина до замужества – плиссировка и пояс под грудью – все это коту под хвост, муж низкорослый качок в белой майке, трениках и бутылкой пива в руке, с ним брат, мужчины идут по делам, мама с трехлетним сынком качка в зоопарк, без скидок 250, бывшие малолетние узники концлагерей 40, у клеток с мелкими хищниками мама присаживается на корточки: «Вовочка, смотри, это существо называется лиса».

Селедочка для Джульетты

Берем две риохи и кое-какой снеди, культура, всем магазином ищут штопор. На Тверском все занято, вот два места, соседи солидно пьют пиво – пролы! – поглядывают сдержанно-неодобрительно, уступаем скамейку девочкам, сами на поребрик (да, я 16 лет как из Питера), разливаем, чокаемся пластиком, мимо гуляют целые коллективы, каждая группа творческой интеллигенции (рубаха навыпуск, светлые брюки, залысины) прищуривается, нашаривает глазами наклейки бутылок, взгляд теплеет, он нас ласкает, некоторые не выдерживают: «На здоровье, орлы», иные шутят: «Не нальете?»

В «Муму» на Лубянке: «Возьмите селедочку, это салатик с грибочками, редечки, простите, редьки не желаете?»

В кафе «ОГИ»: «Скажите, кофе доступно?», скучающая мадам прогоняет неуклюжую девочку и сама становится к стойке: «Хе-хе, доступно, эспрессо, каппучино, американо?» – последнее с ироническим вызовом, посредине кафе проектор, проецирующий на экран флэш-анимацию, готовят к вечеру номер, руководит чахлый бомж, художник: «Джульетта, помедленнее, куда ты так торопишься, вся жизнь впереди», вся жизнь впереди, ведь правда, отец Лоренцо?

Бумажник для Каварадосси

«Где мой бумажник! Вот эти двое! Отдавайте бумажник!»: автобус 22-й опаздывает в Мариинку на «Тоску», пробка на Невском, двое глухих прижали шурина и вытащили кошелек, переговариваясь, как в фильме, знаками, бегу, толкаясь, по проходу, «штоу слючилось мистер», с французским акцентом по-английски кричит старая туристка, втискиваюсь рядом с шурином и направляю обьектив камеры на одного из разбойников, тот знаками показывает: «щелк-щелк ноу-ноу», откуда ни возьмись появляется кошелек, неловкое молчание, как в лифте, дверь заперта, грабители и ограбленные путешествуют вместе до Большой Морской, глухие сходят, соседи галдят: «Передайте фото в милицию, дать по рукам, совсем распоясались», как же, потащился я в вашу милицию.

Все умерли, занавес медленно падает, поклоны, подстреленный Каварадосси выползает на просцениум, к нему подходит злодей Скарпиа со своим букетом, протягивает руку и пожимает плечами: «Бывает, старик, сегодня ты, а завтра я».

Стоик-грузин в вонючей таратайке довозит до Дворцового, разведен, едем к Лейтенанта Шмидта – или он теперь Николаевский? – разведен, водила деликатно ерзает, «что, отпустить?», выразительно водит носом: «да уж», уезжает, зябко, мальчик из джипа-бимера ловит машину для двух использованных подруг, чудесные создания в чем-то призрачном, переговариваются междометиями и кивками, как собратья по оружию, проползают суда, как послеобеденные мысли, я залезаю в другую вонючку к иранцу из Ашхабада, следует длинная семейная история со счастливым концом, мой конец длинного дня тоже счастливый, в полшестого утра какой-то парень играет с собакой рядом с многоэтажками на берегу залива, ни он, ни она меня не трогают, светло, как в полдень.

ВДНХ в масштабе страны

ГУМ оконтурен неоном, отражается в полированном Мавзолее, часовых нет, заходи, бери что плохо лежит, в Александровском саду Церетели сел на мель: в фонтанах спустили воду, у пограничников праздник, не дай бог, утонет какой, возись с ним, на ВДНХ шесть солдат с леопардами на шевронах (Кантемировская дивизия) охраняют от погранцов фонтан с пятнадцатью золочеными девушками, союзными республиками (бывшими несовершеннолетними заключенными концлагерей), у фонтанов с гусями с отломанными головами солдат нет.

Храмы покрашены плоской краской основных цветов, похожи на постройки из лего, мне нравится, вместо бога там дышит символический обмен, вот-вот, Дворжак, пам-пам-па-пам-парам!

История сплюснулась по Фоменко, Питер похож на ВДНХ, только XVIII века, он осыпается и пахнет старушками, питерцы плохо одеты и провинциально-бесстыже раздеты, пейзажи исполнены фашистской минималистской гармонии, ее должны любить строгие юноши, как я любил когда-то, теперь я полюбил Москву, она похожа на Нью-Йорк, где в парках не выпалывают одуванчики, и все одеваются, словно негры в Гарлеме.

Чикаго