Дама сдавала в багаж┘

Советская эпоха сделала предметы буржуазной роскоши музейным достоянием.
Фото Натальи Преображенской (НГ-фото)

Помня литературные описания кромешных коммуналок тех лет и обладая собственными впечатлениями на сей счет – трех лет от роду я катался на трехколесном же велосипеде по длиннющему коридору в квартире на Ордынке, в которой кроме семьи моей тетки жили еще пятьдесят семейств, – я не мог не задуматься, кто же такая была эта самая мама, обладавшая мало того что собственной спальней, но еще и личным, пусть и хромым, умывальником. Кажется, это была та самая дама из смешного детского стихотворения, которая сдавала в багаж, не считая собачонки, еще шесть предметов, и в ее картонке, рифмовавшейся с собачонкой, наверняка была спрятана шляпа с полями, чтобы фланировать по ялтинской набережной. Поэма про Додыра написана была в самом начале 1920-х, и достаточно почитать рассказы Зощенко тех лет, чтобы увидеть, что отдельные спальни в те бурные годы были решительно отменены. Есть только одно предположение, у кого могли бы в те годы быть такие апартаменты и такие шляпы, кто остался в дамах после того, как расправились с классово чуждыми. Правильно, только жены чекистов и красных комдивов, а также жены кремлевские. То есть те дамы нового высшего слоя, на которых и будет равняться будущая молодая советская буржуазия, стремительно нагулявшая вес уже к концу десятилетия.

Позже в сталинских фильмах 1930-х приличные квартиры и домработницы бывали не только у номенклатуры, но и у полезной социализму интеллигенции, у профессоров и оперных теноров, но в 1920-е к профессору Преображенскому еще приходил управдом Швондер с ордером на уплотнение. Только партийной номенклатуре дозволялось тогда жить со старинным комфортом. Мне в каких-то лагерных мемуарах попалась прелестная история: некий периферийный партиец уже в конце 1920-х сидел за то, что посылал свою жену стоять в хлебных очередях вместе с женами рабочих, а не отовариваться по отдельным спискам. И в этой истории есть отзвук повести красного Толстого «Гадюка» или стихов Светлова о неспокойной роте, по ночам стучащей в ворота обывателей. То есть бывшие красноармейцы, оставшиеся у разбитого корыта совсем как ельцинская интеллигенция, не могли смириться с происходящим и видели в мелкобуржуазности страны попрание революционных идеалов. Но в глазах нового класса это были диссиденты – даром что с партийным стажем.

Надо сказать, что именно детские советские писатели перед войной отчего-то с особым упоением описывали быт новой советской буржуазии – совсем как нынешние журналисты заходятся от восторга при описании нравов Рублевки. Скажем, в мрачной «Военной тайне» после ареста отца – того, правда, скоро выпустили – маленький герой остается в отдельной квартире в Сокольниках. В стране, где население жило в зловонных бараках, действие многих вещей этого же автора – «Голубой чашки», скажем, – происходит на дачах. Интрига «Тимура и его команды» связана с огороженными спецдачами, о чем говорит хотя бы тот факт, что у героя есть свой мотоцикл, все равно что «Мерседес» по-нынешнему. А знаменитый «Артек» из «Судьбы барабанщика» предназначался, конечно же, прежде всего для отдыха, как сказали бы нынче, VIP-детей. Забавно, что в новые времена Никита Михалков изобразил своего комдива в «Утомленных солнцем» совершенным барином, причем его спецдача больше похожа на дворянское гнездо, чем на охраняемый поселок с небольшим закрытым продуктовым магазинчиком от Военторга. Впрочем, ему виднее, а с дворянской ностальгией куда деваться.

Чуткий Хрущев, квитаясь со сталинизмом, демократизируя страну, строя пятиэтажки для рабочих и воюя с архитектурными излишествами предыдущего правления, вел наступление именно на буржуазный образ жизни. И дети XX съезда, обслуживавшие его режим оттепели писатели и театры с удовольствием громили мещанство, а юный герой Табакова дедовской шашкой – с Гражданской – рубил родительский мебельный гарнитур. Но это были, конечно, лишь отдельные литературные эксцессы. Последние всплески идеализма, на знаменах которого было начертано если бы Ленин был жив┘ Увы, они не знали, что продуктовые пайки для номенклатуры именно Ленин ввел еще в 1919 году...

Однако идеализму на смену уже шли циничные и хваткие комсомольцы. Они, конечно, еще боролись со стилягами, но в своих оперотрядах уже научились сотрудничать с фарцовщиками. И тип советского буржуа вопреки газетным фельетонам и студенческим диспутам креп и мужал. Его родовые черты видны были уже в пресловутых нэпманах, но вполне характерны и для сегодняшних дней. Какие там прекраснодушные, просвещенные и щедрые рябушинские с третьяковыми, щукины с морозовыми! Какой там кодекс купеческой ли, банкирской ли чести! Нет уже промышленников-староверов или фермеров-пуритан. А ведь какой-нибудь наш Гучков по накалу протестантской этики не уступал, наверное, ганзейским бюргерам.

Плохо не то, что нынешняя наша буржуазия, как ей и положено, богата. Дело, скорее, и не в этике: и ранних накопителей капитала в Америке, ходи они хоть в синагогу, хоть в кирху, никто ангелами не считает. Дело в эстетике, то есть в традиции. Короче говоря, во вкусе. А уж в чем в чем, но в его наличии нынешний верхний класс никак не заподозришь.