Надежда Муравьева В загадочной истории под названием «О том, как меня посетили вестники» Даниил Хармс так описывает приход этих странных сущностей: «В часах что-то стукнуло, и ко мне пришли вестники. Я не сразу понял, что ко мне пришли вестники. Сначала я подумал, что испортились часы┘»
Дойдя до конца рассказа, мы понимаем, что так и осталось неясным, кто такие эти вестники, более того, в этом и кроется вся суть истории. Налицо сквозная, изумительная тайна бытия, и это, собственно, и есть самое главное. Хорошие писатели прекрасно чувствуют такие вещи. Ничего не нужно объяснять: пусть остается тайна.
Но мы все-таки попробуем разобраться, с чего бы это вот уже целые тысячелетия – до всякого Хармса – население земли совершенно не в состоянии жить без «вестников», без волшебства, хрупкого ощущения чуда и нашей причастности к оному. Ведь совсем не значит, что «вестники» не страшные. Как всякие выходцы из иного мира, из параллельных измерений, они жутковаты, и их приход пугает. Как писал Хармс, «сердце мое стучало, и я боялся потерять сознание. «Надо выпить воды»,– сказал я».
Настоящее волшебство, невероятная изнанка бытия, вовсе не похоже на розовую фею из французских сказок для юношества. Но именно феи-то в наше время не котируются. Довольно-таки многочисленные книги и фильмы о невероятном и колдовском вовлекают зрителя в мир волхвователей и вампиров (как «Дневной дозор», к примеру) или в плен суровой реальности школы Хогвартс, где бедный Гарри Поттер противостоит целому сонму кошмаров. Даже в, казалось бы, безобидной и детской «Нарнии» решаются, как это ни удивительно, вопросы жизни и смерти. Волшебный мир строг и суров, в нем не делают поблажек, его законы святы и непоколебимы. Но вместе с тем пространство чудесного что-то такое говорит душе, что никакая притча и сказка с моралью в конце в духе Шарля Перро нашептать не сумеет. Ощущение такое, что в парадоксальном воздухе «Гарри Поттера» разлито куда больше истины, чем в наставлениях фей-крестных.
Возможно, все дело в том, что наш душевный состав не просто неоднороден, а противоречиво, невероятно неоднороден, «мы сотканы из вещества того же, что наши сны». Можно добавить, что фильмы про волшебное в определенном смысле и служат отражениями наших снов и душ, если уж на то пошло. Парадоксальность человеческого устройства, его мифическая подоплека ведут нас по пути страшных сказок. Иногда это настолько похоже на внутреннюю реальность, что трудно отличить одно от другого. «Тут я понял, что ко мне пришли вестники, но я не могу отличить их от воды. Я боялся пить эту воду, потому что, по ошибке, мог выпить вестника┘»
Действительно, подчас вестника иного мира легче легкого спутать с водой. Весьма вероятно, что он и есть эта самая вода – стихия бессознательного, которое творческим усилием творит свои символы и разбирается с корневыми мифами, что лежат на самом дне времен.
Приходится признать, что наши отношения с мифическими, чудесными измерениями, тяга к тайне – вовсе не плод нашей злосчастной эпохи, выхолощенной массовой культурой. «Гарри Поттер» с его двумя реальностями, чародеев и маглов-простаков, две ипостаси героев двух «Дозоров», шкаф – вход в иное измерение в «Нарнии» нужны нам вовсе не потому, что, дескать, чуда в нашей жизни больше нет. Это было бы слишком простым объяснением.
Пожалуй, некоторым ключом к разгадке вышесказанного можно и в самом деле назвать это двуединство миров, явь и смысл которых ощущается кожей, сердцем и солнечным сплетением. Душа словно бы всегда ощущала, что за зримой повседневностью, даже в самой ее ткани присутствует что-то, чему названия нет. А уж коли оно присутствует, можно как-то незаметно перейти из одной залы в другую, из видимого – в не менее видимое. Просто для этого нужно прислушаться к сказочному бормотанию души.
Где-то на перекрестке сознания и бессознательного мы чувствуем, что одно перетекает в другое. Так струится вода по сообщающимся сосудам. «Но как их найти? И на что они похожи? Я помнил, что не мог отличить их от воды, значит, они похожи на воду. Но на что похожа вода? Я стоял и думал».
Это все, конечно, не значит, что мы вынуждены с утра до вечера пребывать в душевной реальности и иметь дело с мифами во всей их красе. Из волшебного шкафа можно (а иногда и нужно) выйти, на время каникул резоннее всего вернуться обратно в мир маглов. Даже в мире «Дозоров» можно повернуть время вспять и завязать с невероятной действительностью. Похоже, что нам вообще свойственно выходить и входить в некие душевные двери – пребывая временно в пространстве, требующем чуда, и снова устремляясь к прозе земного существования.
«Я стал шарить под шкапом и под кроватью, думая хотя бы там найти воду или вестника. Но под шкапом я нашел среди пыли только мячик, прогрызанный собакой, и под кроватью какие-то стеклянные осколки. Под стулом я нашел недоеденную котлету. Я съел ее, и мне стало легче. Ветер уже почти не дул, а часы спокойно тикали, показывая правильное время: без четверти четыре».
И все-таки, как ни важен выход наружу, вернуться в наше собственное параллельное измерение жизненно важно – ведь там (невзирая на все опасности и препоны) можно обнаружить некие алхимические летучие составы, которые куда как пригождаются в мире прозы. Хотя в Хогвартсе не очень безопасно, Гарри Поттер должен вернуться туда (вместе с преданным зрителем и читателем), дети рвутся обратно в шкаф, хотя порой вход оказывается запечатан, и единственное, что их ожидает, это старые, пыльные шубы в глубине.
Наша привязанность к миру Хогвартса так же парадоксальна, как и он сам. Мы там и не там, мы хотим уходить и возвращаться, и в то же время не желаем этого. Иногда, правда, выясняется, что мы не успели ухватить момент перехода, он произошел без нашего на то сознательного согласия. Фильмы же, эти сны наяву, позволяют нам оказаться среди обитателей мифических гор и ручьев, когда мы этого пожелаем, по собственному почину, и, набравшись сил, покинуть зачарованное место.
И все снова возвращается на круги своя (на время, конечно).
«Ну, значит, вестники уже ушли», – сказал я себе и начал переодеваться, чтобы идти в гости».
