Вопреки пословице курица – птица, да не простая, а всенародно значимая.
Коллаж Артема Чернова (НГ-фото)
На собеседовании перед поступлением в первый класс (очень серьезное мероприятие – я запомнила его на всю жизнь) меня попросили выбрать картинку с любимым сказочным персонажем – и я показала на пеструю курицу. Почему-то это невероятно всех умилило. Ни один ребенок ни до, ни после курицу не предпочел – тыкали пальцем в Чебурашку, Буратино, кого-то более или менее вменяемого. Боюсь, меня сочли поэтической натурой, способной оценить красоту произведений фольклора. На самом деле к Куре-Рябе я тогда уже относилась, как к манной каше и прочему питательному (но невкусному) бульону. Но чувствовала: хороший ребенок (я же проходила тест!) должен выражать уважение к этому бульону, и к простому яйцу всмятку, и к Курочке Рябе. Я угадала – с отличием прошла экзамен на конформизм.
С тех пор образ Скучной-Куры в том или ином виде преследует меня всю жизнь – и не только меня. Курица – самый верный спутник человека. В пирамиде питания мы попираем ногами сотни, тысячи, легионы бройлеров. Когда речь идет о каком-нибудь экзотическом мясе (лягушачьи ножки, рагу из игуаны, змеиные стейки, даже консервированный тунец), обязательно говорят: «На вкус напоминает курятину». Даже когда на самом деле не особо похоже. Просто курятина – это то, к чему мы больше всего привыкли. Эталон.
Очень хочется добавить, что гендерная иерархия курятника (петух поет на заборе, оплодотворяет кур и дерется с другими петухами, а куры греют потомство) многими воспринимается как чудесный образец, которому должны следовать человеческие семьи, но по этому поводу я когда-то уже выступала – брызжа иронией и сарказмом. И все равно: иногда рисую бессознательно картинку – петушок, курочка (сама пониже и потолще, а гребешок поменьше), за ними выводок цыпляток┘ А сверху солнышко. Счастье. Простое человеческое счастье! Вы когда-нибудь брали в руку желтого пухового цыпленка? Ни с чем не сравнимое ощущение. А зачитывались ли вы книжкой «Дружная семейка» – про то, как дети сделали инкубатор? Я зачитывалась. А моей сестричке даже подарили пяток настоящих цыплят, на даче. Цыплята были так хороши, так беззащитны – за них жизнь хотелось отдать. С восторгом! Через пару недель пушистые шарики превратились в грязных, суетливых, голенастых подростков, покрытых пучками зачаточных перьев. Повсюду лезли, невероятно много гадили и не вызывали уже никакой нежности. Потом они куда-то делись. Связи между исчезновением докучливых птиц и вкусными тушеными кусочками мы с сестричкой тогда, конечно, не усмотрели. Людям свойственно кушать на обед нечто, именуемое «курица», и умиляться милым цыпляткам – это нормально. Норма то есть. Общепринятое.
Курица на обед – благополучие для бедных. Свободу для всех и курицу на обед каждой семье! Прекрасная программа, в ней всего два «но»: 1) не все хотят есть курицу, некоторые предпочли бы, например, ти-бон стейк, баранью котлетку или креветки; 2) курица в каждой кастрюле предполагает категорическое отсутствие свободы – для самих куриц. Чтобы их было много и они были дешевы, необходимы птицефабрики – концлагеря для двуногих пернатых. Странно, что Оруэлл не создал аллегорического памфлета на этом благодатном материале; зато это сделали Пелевин (рассказ «Затворник и Шестипалый», где два философствующих бройлера настолько воспаряют духом, что у них отрастают Крылья, с помощью которых можно перелететь через Стену) и Ник Парк (полуторачасовой мультфильм про бунт обитателей птицефабрики, не желающих попасть в пироги с курятиной).
Социализм курицу фетишизировал. Иначе (рациональными экономическими причинами) нельзя объяснить, почему в советские времена курица была дороже говядины и считалась праздничным деликатесом. Вайль и Генис в книге «Русская кухня в изгнании» необыкновенно смешно написали про то, как советские эмигранты в венских и римских пансионах с остервенением потрошили неожиданно дешевых куриц – чтобы в Америку прибыть уже со стойким отвращением к несчастной птице, «которая и здесь втрое дешевле творога». Несколько позже произошло разоблачение культа курицы и у нас. Запах крутящихся на вертелах цыпок-гриль в палатках у метро казался «дразнящим ароматом», когда они только появились (конец 80-х – начало 90-х), но очень быстро стал восприниматься как «мерзкая холестериновая вонь». Хотя химические составляющие этого запаха, я уверена, остались совершенно те же, и, конечно, он не кажется «вонью» ни бомжам, ни полуголодным гастарбайтерам. Захожу тут в подъезд: у подоконника отдыхают двое. Водка, фанта, газета, сочащиеся жиром куриные фрагменты. «Плохо чувствую себя, Владимир. Кости ломит, с утра тошнило. Не грипп ли птичий, вот что думаю. – Да нет, Вова, это погода. Полнолуние. Печень. – Думаешь? Ну, слава богу».