Пой, Деррида!

Отец-основатель деконструктивизма в Москве.
Фото Владимира Иванова (НГ-фото)

Жак Деррида (1930–2004) оставил русскую аудиторию в растерянности: и ту, перед которой выступал в Москве в 1990 и 1994 годах, и ту, перед которой вот уже полтора десятка лет лежат его хотя бы как-то переведенные тексты.

От него ждали решения насущных вопросов, указания путей, руководства к действию. Но когда ему задавали мировоззренческие вопросы, он просто не понимал, чего от него хотят. А тексты его уж и подавно не давали внятных оснований для «мировоззренческого» прочтения. (И вообще непонятно было, для какого – давали.) Даже и целью такой не задаваясь, Деррида поставил под сомнение социальную нишу, без которой русская культура себя не представляла, – учителя жизни.

Не укладывался Деррида и в нишу бунтаря-скандалиста (с неизбежным подтекстом борьбы за некоторые очень достойные вещи, например, за справедливость, индивидуальную свободу или милость к падшим). То есть в западных академических кругах он, безусловно ,был скандальной фигурой и задевал за живое. В России Деррида превратился в персонаж массовой культуры, с легким оттенком скандальности, но по большей части – комический. Имя, оторвавшись от его обладателя, стало знаком без означаемого, готовым означать все, что угодно или не означать вовсе ничего. История русского Деррида (ну не склоняется он, честное слово!), не успев состояться как таковая, стала историей русской дерриды.

Сам покойный постмодернист оценил бы ситуацию как никто: дело в словах, то есть всего в одном слове – в имени. Очень уж оно укладывается в привычные формы родимого просторечия. Деррида, ерунда, лабуда┘ Что-то дремучее, гремучее, скрежещущее, с оттенком грубого комизма и одиозности. Звуки яркие, вкусные, острые: так и тянет перекатывать их языком, грызть, дробить зубами. Они напрашиваются в болтовню, лезут в ругань, укладываются на музыку. Зря, что ли, Псой Короленко поет: «Пой, Дерри-Дерри-Дерриду!/ Пой, Дерри-Дерри-Деррида!/ Ох уж ты, бедулечка-беда,/ Скоро уж забуду про тебя!┘»

И не спрашивайте, какое это имеет отношение к томам, которые сочинил одноименный француз. Ведь звучит? Звучит! А разве звучало бы, будь он Смитом или Фишманом? То-то же.

Ну ладно Псой, ему по культурному статусу положено. Но вот когда в прошлом году философ с мировым именем скончался в парижской клинике, одна респектабельная российская газета откомментировала это так: «Деррида умер – ну и Жак с ним!»

Можно было бы сказать, что судьба ему досталась экзотическая, если бы в этой судьбе не было столько симптоматичного, классического, типичного и характерного – хоть в палату мер и весов помещай, хоть включай в учебники. Пожалуй, и включат.

Его имя известно в России даже тем, кто не прочитал ни единой его строчки. И тем не менее Жаку Деррида здесь «повезло потерпеть неудачу» (как выразился он по другому поводу). Неудачу, хочется добавить, в своем роде блистательную. Ну кому еще удавалось быть одновременно и самым известным современным философом, и прочитанным меньше прочих? Так и осталось неясным, что хотел сказать Деррида и чем вообще занимался. Тем не менее массовой его известности это, похоже, только способствовало.

Отец-основатель деконструктивизма, конечно, отдавал себе отчет в том, что такое весьма вероятно. Он предупреждал: «Деконструктивное прочтение представляет собой некий «опыт невозможного». Деконструкция случается лишь в виде обещания и неудачи, обещания, которое удается сдержать лишь тогда, когда ему повезет потерпеть неудачу».

Зато Деррида в полной мере стал большим событием в истории русских чувств и русского воображения. Вот и у ненавистников постмодернизма как главного источника всех современных бед теперь есть слово, которым можно ругаться┘ Пусть душу отводят.

А ведь есть все основания вспоминать Жака Деррида с благодарностью и вниманием. Хотя бы просто как крупного, щедро и густо созданного природой и культурой человека.

Он был очень ярким, избыточно, средиземноморски ярким. Родившийся (как и Камю) в Алжире и уехавший оттуда молодым, он потом всю жизнь (которая у него прошла между Францией и Америкой) тосковал по родине, в своем духе называя эту тоску «ностальжирией». Трудный, как яркому человеку и положено, Деррида дразнил, провоцировал, совершенно сознательно многих раздражал. И не только как автор дикого количества не лезущих ни в какую классификацию текстов, но и тем, что имел дерзость поддерживать неудобных людей – на том основании, что они уязвимее прочих.

Его винят в том, что Франция сейчас переполнена выходцами из третьего мира: ведь это он был интеллектуальным лидером борьбы за права эмигрантов из Азии и Африки и утверждал, что у европейской культуры нет никакого превосходства над прочими. Как сказано в некрологе «Фигаро» – «он вел политические бои». В 1981 году, защищая чешских диссидентов, Деррида оказался в пражской тюрьме. И вышел на свободу только благодаря вмешательству президента Миттерана. Когда из тюрьмы вышел Нелсон Мандела, Деррида счел необходимым сразу же встретиться с ним. В 1987-м Деррида спас от депортации эмигранта Лимонова – подписал петицию правительству о предоставлении ему французского гражданства. И подействовало.

А еще он был трогательный, глубокий и какой-то очень настоящий. Веселый, язвительный, чуждый всякому трепету перед любыми священными коровами, он на самом деле был великим традиционалистом в понимании основных ценностей европейской культуры. В последнем своем интервью газете «Монд» он успел сказать, что философствовать – как и жить – всегда означало для него по существу одно: учиться умирать. Его считают комедиантом, а он говорил, что никогда его так не мучила неизбежность смерти, как в моменты счастья и радости, что радоваться и сокрушаться о неминуемой смерти для него – одно и то же. И своей жизни он теперь благодарен за то, что ему был дан шанс любить и благословлять даже несчастливые ее моменты. Деконструкцию же, в которой борцам с постмодернизмом почему-то угодно видеть мертвечину и распад, он всегда воспринимал как утверждение жизни.

И все же ему повезло потерпеть неудачу. Может быть, то, что Деррида так сопротивляется комфортному усвоению, избавит его от вульгарных интерпретаций, кроме уж совсем поверхностных типа того, что «деконструкция» – это разрушение и хаос, особенно потому, что ничего непонятно. Профессионалы же могут спокойно, не слишком отвлекаясь на злобу дня, работать над расширением пределов мысли, которые Деррида испытывал на прочность.

А пока – пой, Деррида!