Мария Раевская
Весна, Москва, Окуджава. Памятник поэту на Старом Арбате.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)
Все крупные мероприятия, связанные с именем Булата Окуджавы, совершаются в теплое время года. Годовщина рождения поэта – 9 мая, годовщина смерти – 12 июня, дата создания музея его имени отмечается в двадцатых числах августа. И только трехдневная Международная научная конференция, посвященная жизни и творчеству Окуджавы, не подчиняется этому правилу. Два предыдущих раза она проходила в ноябре, в этом году – в конце марта, месяца, который Окуджава назвал «великодушным».
На открытии конференции прозвучало высказывание Андрея Битова о том, что к Окуджаве нужен лишь «человеческий» подход. Филологи, собравшиеся в библиотеке переделкинского Дома творчества писателей, принялись охотно это опровергать, утверждая, что к творчеству Булата Шалвовича возможен и важен подход научный.
В этом году очень много докладов было посвящено обнаруженным в творчестве Окуджавы историко-культурным традициям. Причем, по выражению петербургского литературоведа Леонида Дубшана, для ученых в этом случае «важнее словесных совпадений может быть созвучие психологическое». Было доказано, что архетипы художественного мира Окуджавы имеют много общего с поэтикой Хлебникова и Маяковского (образы олицетворенной земли, поэта-музыканта, тема вдохновенного полета).
Казалось бы, замечает Мария Гельфонд, старший преподаватель Нижегородского государственного университета имени Н.И. Лобачевского, Мандельштам и Окуджава – совершенно различные «стихии». С именем первого связано представление о высшей сложности поэзии, с именем второго – о ее высокой простоте. Тем не менее у них общее восприятие Москвы – как места, куда возвращаются после трагических перемен, произошедших и с поэтом, и с городом. Мандельштам вернулся в столицу после скитаний по югу России, избежав в отличие от многих друзей изгнания или гибели. У Окуджавы за плечами были четыре года войны и разлука с репрессированными родителями. Оба поэта указывают на хрупкость своих лирических героев, их уязвимость в московском пространстве, ощущение себя как болезненно малой части целого. У Мандельштама в стихотворениях 1930–1934 гг. это выражается в словах о «трамвайной вишенке», Окуджава в пятидесятые годы пишет знаменитую «Песенку о московском муравье». Оба подчеркивают нелепую одежду героев: Мандельштам говорит о «чужой своей шубе» и неуклюжем «проклеенном плаще», у персонажей Окуджавы «костюмчик серый-серый, совсем как серая шинель».
Герои обоих поэтов все время пытаются обживать московское пространство, исхаживая его пешком; их постоянно именуют «пешеходами». Чтобы обрести уверенность, герой мандельштамовского стихотворения «Еще далеко мне до патриарха┘» хочет во время странствий по городу «взять за руку кого-нибудь», а лирический персонаж Булата Шалвовича ищет помощи у пассажиров полночного троллейбуса: «Я с ними не раз уходил от беды». И оба мечтают брать в спутники великих: Мандельштам – Батюшкова, Окуджава – Пушкина.
Мир в восприятии Мандельштама все равно остается аморфным и зловещим, поэт ощущает себя в столице одиноким человеком без будущего: «и некуда больше бежать». А Окуджаве удается преодолеть отторжение от Москвы: «и боль, что скворчонком стучала в виске,// стихает, стихает».
Все, кто делал доклады о сходстве творчества Окуджавы с чьей-либо поэтикой, отмечали, что прикосновение Булата Шалвовича к традиционному образу пронизывает текст мотивами света и надежды. И Окуджава, и Бродский часто упоминали в стихах королей. Но у нобелевского лауреата образ монарха лишен уютной бытовой приземленности, как правило, он олицетворяет насилие и жажду крови. А для Булата Шалвовича короли – всегда средоточие самых возвышенных качеств. Они если и воюют, то за пряники┘
Окуджава, подобно другим бардам, многому научился у Киплинга – преподаватель Екатеринбургского университета Раиса Абельская доказала, что «Песенка веселого солдата» восходит к его стихотворению «Томми», а песня про грохочущие сапоги – к балладе «Пыль» (у этих произведений сходство не только в теме, но и в ритме, рифмовке, графической организации). В годы молодости Булата Шалвовича у интеллигенции и особенно студентов песни на стихи английского поэта были весьма популярны. Но если для Высоцкого, Алешковского, Галича оказалась близкой прежде всего жесткая, натуралистическая эстетика киплинговских баллад, то Окуджава в свои стихи о солдатах эту грубость переносить не стал.
Под пером Окуджавы становились более светлыми даже мотивы из стихотворений советских поэтов – казалось бы, записных оптимистов. Профессор Коломенского государственного педагогического института Анатолий Кулагин, известнейший исследователь авторской песни, обратил внимание на сходство ранней песни Булата Шалвовича «На Тверском бульваре» (1956 или 1957 г.) и вальса Матвея Блантера на стихи Алексея Фатьянова «В городском саду играет духовой оркестр». В обоих произведениях лирические герои останавливаются перед заполненной людьми скамейкой в парке. У Фатьянова отсутствие места на скамейке становится горестным символом невозможности соединиться с любимой девушкой: «По морям и океанам// мне легко пройти,// но к такой, как ты, желанной,// видно, нет пути». А герой Окуджавы не унывает: у него не бывало так, «чтоб места не хватило// на той скамье зеленой,// на перенаселенной,// как будто коммунальная квартира».
Булат Окуджава, подводят итог исследователи, неизменно великодушен по отношению к своим «невеликим» чудаковатым персонажам.
