Печаль и гордость Варшавы

Восстановленное из руин Старо Място – не просто приманка для туристов, но воплощение упрямой воли народа, никогда и никому не покорявшегося.
Фото автора

Говорят, Варшава ужасна. Ну или хотя бы просто грязна. И вообще все, как в «совке». И все – новодел. И смотреть там нечего. Et cetera, et cetera.

В Варшаве пахнет, как в Праге. Воздух центральной Европы. Европеизированное, католизированное славянство.

В Варшаве – меланхоличной и гордой, «гонорной» столице Речи Посполитой – мостовые и дома, буки и липы, мраморные львы и колокольни пахнут Трагедией. Кто уж так распорядился, Бог или судьба, – не нам решать, но в этом городе было слишком много горя.

Речь Посполитая была одним из крупнейших европейских государств Средневековья, и вот после 1795 года «пшецки гонор» смиряли аж три «жандарма Европы», и только в российском – мазовецком и варшавском – «куске» Польши было шесть (!) восстаний за немногим более чем 120 лет. Шопен, тогда молодой композитор, эмигрировал из Варшавы после самого, пожалуй, кровавого восстания 1830 года. Он хотел в нем участвовать, но по просьбе родни остался среди сочувствующих. Памятник ему в парке Лазенки («ванны», «бани») – один из символов Варшавы. Наряду с Сиренкой – русалкой с мечом – и «кричащей Нике», памятником погибшим в фашистскую оккупацию «богатырям варшавским».

Шопен умер в изгнании – жить в русской Польше он не смог. Как и Мицкевич, Огиньский, многие другие. Впрочем, им и не позволили бы вернуться из эмиграции.

Поляки – странный народ. Это только мое ощущение, конечно, но у них есть восхищающее меня и мало у какого из прочих народов имеющееся качество: незакомплексованная любовь к себе. При полном осознании всех несовершенств «объекта». Польская любовь к «вождям и учителям», от маршала Пилсудского до кардинала Вышинского, – искренняя и нескрываемая (горькая ирония судьбы: примас Вышинский, ведший польское католичество через коммунистические времена, – однофамилец кровавого советского прокурора, на чьей совести тысячи расстрелянных православных священников, а равно и православных мирян, и иноверцев, и атеистов). Столь же искренняя, как и любовь к своей грустной и меланхоличной, яркой и страстной, кровавой и горестной истории.

Да, варшавское Старо Място – «новодел». В августе 1944-го поляки снова восстали – на сей раз против нацистов, и за 63 дня восстания немецкие пушки почти стерли с лица земли средневековый город XIV века, милые улочки начала XIX – Новый Свят и Краковско Пшедместье... Мало что уцелело и на Маршалковской, улице эпохи относительного процветания Российской империи перед Первой мировой.

Тут и там на восстановленных из небытия стенах домов, выглядящих так, словно они стоят здесь незыблемо с самого Средневековья, – траурные памятные доски. «Этот дом (квартал, улицу) оборонял такой-то батальон Армии Крайовой», подпольной организации, появившейся после краха регулярной польской армии осенью 1939-го. Полегли почти все, кто тут сражался, включая детей и женщин. Один из самых пронзительных варшавских памятников – «Маленький повстанец», бронзовый мальчишка лет пяти на вид с трофейным «шмайссером» наперевес и в огромной немецкой каске; горожане повязывают каску бело-красной лентой.

После восстания варшавский центр выглядел, как Сталинград. И, как и сталинградцы – Сталинград, его по камню, по кирпичику, своими руками восстанавливали варшавяне, естественно, не беря за это ни гроша. Деньги нужны были только на стройматериалы.

Но не все восстановили, и не все восстановимо.

Первыми в ту оккупацию, в 1943-м, восстали не поляки. Поднялось варшавское гетто, в котором за построенным немцами забором (его кольцо сжималось с каждым месяцем) умирали от голода еврейские дети и старики. Откуда тысячами, вагонами, составами увозили евреев на смерть. Больше 300 тысяч. Лишь немногие, самые сильные и отчаянные, уходили по канализационным трубам, надеясь выбраться за черту города и спастись. А другие – тоже сильные и еще более отчаянные – восстали и погибли. Погибли все, потому что после подавления восстания переживших его евреев увезли в Освенцим и Треблинку. Оставив на месте гетто поле битого кирпича площадью в несколько квадратных километров с демонстративно сохраненным костелом посредине – черная ирония наци была сравнима разве что с их пресловутой сентиментальностью.

«Пианист» Поланского снят в Голливуде. Гетто больше нет. На его месте – сквер с памятником и кварталы местных «хрущоб», таких же, как во всех странах Варшавского договора.

Памятник мученикам гетто – стела с барельефами, с менорами по бокам и венками с лентами цветов израильского флага – у подножия. А в стороне – памятная плита, стилизованная под тот самый канализационный люк.

Город выжил, несмотря на смерть многих своих детей. Новый Свят – милая европейская улица, по преимуществу трех-этажных особнячков. Тут много кафе с вкуснейшими пирожными и дорогих магазинов. А на Фрете, старинной улице за крепостной стеной Старого Мяста, есть маленькое кафе «Belle Epoque», где по стенам развешаны фарфоровые куклы, пожелтевшие фото начала ХХ века и сухие букеты. Гостям подают сахар в антикварных сахарницах, а отлично заваренный чай – в тонкостенных чашках с серебряными ложечками, и к нему – рассыпчатое печенье и хрустальные розетки с вареньем из розовых лепестков. Именно тут под незатейливые патефонные мелодии как никогда остро чувствуется хрупкая «старинность» прошлого, которое в повседневной хайтековской суете кажется нездешней, но прекрасной небылью.

Так же странно, но органично врывается в сегодняшний день колокольный звон многочисленных варшавских костелов. По воскресеньям не работают магазины, закрыты банки и интернет-кафе, зато костелы полны прихожан – и старых, и юных, а патеры читают с амвонов проникновенные проповеди. После службы молодежь собирается на уроки Закона Божьего в нижнем этаже колокольни костела Святой Анны. Я случайно забрела туда в последний дождливый вечер по своей привычке не пропускать ни одной открытой двери. Долго поднималась по винтовой лестнице – и получила еще один подарок от Варшавы. Мое нелегальное проникновение завершилось на открытой всем ветрам звоннице. Внизу была освещенная фонарями площадь перед королевским замком, и старые башни, и правый берег Вислы – Прага.

Я смотрела сверху на ночную Варшаву в огнях и бусинах мелкого дождя. Это было хорошее, сентиментальное прощание.