Алексей Кожунков
Б.Кустодиев. Портрет И.Я. Билибина. 1901г. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.
Сто пятьдесят второй день осады Ленинграда, 7 февраля 1942 года. Город завален мешками с песком, золоченый купол Исаакия закрашен маскировочной сеткой, из окон Академии художеств выглядывали пулеметы, город методически обстреливала, так что можно сверять часы, дальнобойная фашистская артиллерия, бомбила авиация. А в это время дописывал свою последнюю Седьмую симфонию Дмитрий Шостакович, в подземном убежище до последнего дня не выпускал из рук кисточку Иван Билибин┘ В начале сентября 1941 года, когда кольцо еще не полностью сомкнулось вокруг Ленинграда, нарком просвещения предлагал Билибину эвакуироваться в глубокий тыл. «Из осажденной крепости не бегут, – ответил шестидесятишестилетний художник, – ее защищают┘»
А за много лет до того в частной художественной мастерской, руководимой Ильей Репиным, кипела и бурлила яркая жизнь. «Наши ученические годы в «Тенишевке» проходили как-то удивительно лучезарно, – вспоминал товарищ Билибина по мастерской В.Левитский. – Наши знаменитые «пятницы», вечеринки славились среди учащихся и особенно в академии┘ Было у нас все, мы были богаче миллиардеров – музыка, живопись, пение, танцы, литература и все – свое. Какие-то неистощимые Крезы молодости! До всего нам было дело, шли бесконечные споры о новой поэзии┘ но, конечно, главное место в разговорах занимала живопись».
У молодых художников в чести была живопись нового толка. Большие холсты «вдумчиво, даже иногда мрачно, размазывали огромными кистями». Смелость, размашистость, быстрота исполнения, подчеркнутая, открытая живописность, пренебрежение точным рисунком, который неустанно проповедовал Репин, у многих считались непременным признаком новаторства в искусстве. И на этом фоне Билибин со своим лакированным ящичком, с маленькими тюбиками тонкотертой краски, со своими точечными рисунками и аккуратно крашеной живописью был удивительно ярко заметен и упорно не поддавался общему течению.
«Я помню, – писал он через много лет, – такой случай со мной в академической мастерской Репина. Я сугубо трудился с углем в руках над каким-то очередным Антоном, и что-то с этим Антоном не клеилось: не стоял он как-то, валился; вообще что-то там было сильно наврано. Проходит Репин┘ Даже не остановился, а так, на ходу, ткнул куда-то в мой рисунок большим пальцем, мазнул по углю средним, потом огрызком угля сделал два или три резких удара, и мой Антон был спасен. Во всяком случае, это было сделано мгновенно и молча. И это был Репин!»
Билибин решил не отставать. Он не вставал из-за стола по 10–12 часов в сутки: отрабатывал рисунок и бесконечно тянул линию. Упорный труд принес плоды. Если дружески относившийся к Билибину А.Н. Бенуа в первое время укорял его за неудачное подражание Е.Д. Поленовой, то вскоре строгий критик уже верил в то, что «этому добросовестному и даровитому художнику удастся совершенно обособиться и создать цельные, доведенные до большого совершенства произведения». Сам Билибин свой стиль называл «облагороженным лубком».
Увлечение фольклором не могло не привести Билибина к Пушкину. Венцом десятилетнего творчества мастера стали «Сказка о царе Салтане» и «Сказка о золотом петушке». Правда, в первой упомянутой книжке виден некоторый диссонанс между иллюстрациями, сделанными в русском стиле, и листами с заметным влиянием старой японской гравюры. Но и при этих недостатках пушкинская сказка в билибинском исполнении завораживает с первых страниц.
Осенью 1907 года произошло важное событие в биографии Билибина. Директор Школы Императорского общества поощрения художеств Н.К. Рерих пригласил его, бывшего ученика, занять место преподавателя класса графики, а на следующий год и класса композиции, которые Билибин будет вести вплоть до 1917 года.
Судьба Билибина сложилась непросто. В сентябре 1917 года он уехал в Крым, где еще за несколько лет до того на кооперативных началах вместе с группой известных людей из петербургской и московской интеллигенции (в их числе были писатели В.Г. Короленко, Е.Н. Чириков, академик В.И. Вернадский и другие) приобрел недалеко от Балаклавы участок земли. Здесь он рисовал обрывы и дикие скалы залива Батилиман, солнечную Байдарскую долину. По вечерам Билибин часто развлекал всех шутками и частушками собственного сочинения, татарским танцем «хайтарма», который превосходно исполнял. Но на душе, как видно, было неспокойно, тревожили слухи, доносившиеся из Петрограда. В феврале двадцатого он запишет: «┘С волною беженцев отплываю на пароходе в неизвестном направлении».
Странствуя, Билибин много фотографировал, сделал зарисовки старого Кипра, египетских феллахов. К этому времени за ним закрепилось прозвище «Иван – железная рука». Он совершил поездки по Нилу, был в Верхнем Египте, в Долине царей, осмотрел Луксорский храм, оказался одним из первых европейцев, увидевших только что открытую гробницу Тутанхамона...
Вспоминается, что многие художники, в том числе А.Н. Бенуа, бережно относились к некоторым своим работам и не желали расставаться с ними даже в самых трудных обстоятельствах, считая их как бы своей опорой. Была такая работа и у Билибина – «Пойди туда – не знаю куда»; для нее моделью красавицы послужила его жена, а прообразом Андрея-стрелка – он сам в молодые годы. Но в 1929 году Билибин покидал Крым и вынужден был проститься со многими своими творениями – нужны были средства для дальнейшего существования. Нашедшийся покупатель – эксцентричный, богатый грек – настоял на том, чтобы Иван Яковлевич уступил ему и заветную акварель, случайно выпавшую из папки. «Если не отдадите, то я не возьму ничего», – безжалостно сказал меценат. Конечно, впоследствии художник жалел о, казалось, навсегда потерянных работах. Прошло несколько лет. И вот после успешной персональной выставки в Александрии он оказался с немалыми средствами в Париже и неожиданно встретил того самого грека┘ На сей раз роли поменялись, коммерсант испытывал большие затруднения. Билибин спросил его о судьбе акварелей. К счастью, оказалось, что грек не был простым барышником и, даже продав почти все, сохранил билибинские произведения. Он согласился вернуть художнику «его детей», но, увы, любимой работы среди них не оказалось┘ Прошло еще двенадцать лет, Билибин вернулся на родину. И в тот памятный день, когда он впервые переступил порог московской квартиры Е.П. Климова, ему на глаза сразу же попала эта акварель, которая висела на стене и таинственно улыбалась ему, довольная своим местом. Собиратель получил ее в обмен на другие рисунки у жившего в Москве на Таганке художника Кузнецова. Долго стоял потрясенный Билибин перед своей работой, потом очнулся и рассказал эту историю...
