Катя Метелица
Бывает, известия о взрывах и смертях приходят между переменами блюд.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
В прошлую пятницу: обед у немецкого посла, для литераторов. Дикая утка со стручковым горошком, томатный суп, морская форель с брокколи и зеленью, мятный соус с инжиром. Половина приглашенных входят с улыбкой, общаются на какие-то свои темы. Половина – влетают с искаженными лицами, ищут телевизор, входят, выходят, сообщают о числе погибших┘ Все это между переменами блюд. «Сейчас объявили – погибли еще пятьдесят заложников┘ Нет, спасибо, красное┘»
Тот факт, что запланированный за неделю обед не отменили, вообще не обсуждается: обед – это же не бал и даже не пир. Просто небольшое мероприятие, посвященное издательским программам, – к немецким хозяевам никаких претензий. Но среди русских гостей постепенно нарастает конфронтация: «Как вы можете спокойно пить вино, когда?..» – «А зачем же вы тогда сюда пришли?..»
В прошлую субботу, в спортивном баре. Ждут трансляции футбола Россия–Словакия, а ее нет. Отменили. Переключают на новости – адский кошмар. Выпивают водки: это как бы уместно в такой ситуации – выпить. Водка рифмуется с горем; и еще чай, про это Достоевский очень точно написал. Не то, знаменитое: «Что же мне теперь, чаю не пить?», а другое, в романе «Подросток»: когда девушку вынимают из петли, а после ставят самовар, и даже убитая горем мать самоубийцы выкушала чашечку┘ Однако же в спортбаре принято пить пиво, и вот кто-то потихоньку, не отрываясь от телевизора, заказывает пива, затем и остальные. А потом и некоторую закуску – ну, потому что очень хочется уже есть. И вообще – так получилось. Мы не виноваты ведь, правда? И ничем не поможешь┘ «Вот эти колбаски и омлет, и еще два светлых, спасибо».
Журналисты модных изданий как делали, так и делают свои журналы про моду – это их работа. Те, кто снимают кино, – снимают кино. Повара стоят у плиты, официанты разносят еду и пиво, это их работа. Официанты, кстати, вообще одни из самых тактичных людей, это профессиональное качество. Не случайно все книги по этикету обращены наполовину к «персоналу».
Именно в такие моменты, как сейчас, почти уже мертвое слово «этикет» созвучно умирающему понятию «этика».
Значит так: пришли на обед – обедайте. Аперитив, закуска, к рыбе белое, к мясу красное, десерт, дижестив. Не можете есть – делайте вид, что едите. Не хотите вина, пейте воду. Не разговаривайте с полным ртом. Но и не молчите. Литературный обед – значит, беседуйте о литературе. А хотите смотреть телевизор и плакать – смотрите телевизор и плачьте у себя дома. Цинично, да, – очень цинично. Но и – логично.
А логика у нас, судя по всему, такая – логика войны. Ползучая, непонятная, кривая-косая, не такая конкретная, как Великая Отечественная, которую все эти дни упорно показывали по телевизору вместо футбола со Словакией, – но это война. На войне не бывает траура – тут каждый день траур. На войне бывают светские и благотворительные мероприятия, сплошь и рядом. Взять тот же Грозный. А что касается праздников┘ На войне бывают праздники. Не Дни города, конечно, но – вечеринки. Дни рождения. Открытия клубов, выставок и кафетериев. Кино, вино и домино. В Белграде, все рассказывают, самые веселые вечеринки были во время войны. Это очень понятно: когда смерть близка и реальна, а не брезжит где-то в возрасте 97 лет в глубоком альцгеймере, жизнь сама по себе воспринимается как праздник, как чудо. И очень хочется умереть – один раз. А не умирать два раза по триста раз в год, когда едешь на метро на работу и с работы. И каждый раз хоронить своих близких, когда они не отвечают на звонок, тоже как-то┘
Хлеб наш насущный дай нам днесь – многие так и толкуют это: дай нам пожить сегодня. Одни читают перед едой молитву, другие (истинные французы, например) относятся к еде настолько благоговейно, что никогда не позволят себе во время обеда говорить по телефону или смотреть телевизор. Я не думаю, что такие люди не способны к сопереживанию. Просто если у них горе – они не обедают. Горе, страх, стыд – все это для pillow book, а не для table talk. Надо разделять жанры. И, видимо, выбрать: или ты доктор Рошаль, мать Тереза, врач без границ – или ты просто сидишь вот и ешь сейчас. Будучи, заметим, и вообще весьма благополучным человеком: то есть – и буквально ешь, жуешь, и в более широком смысле не голодаешь.
Когда я ем, я глух и нем! – в детсадовских правилах поведения помимо сомнительной гигиенически-физиологической составляющей есть вполне себе истина – и вполне себе жестокая. Человек либо ест, либо петюкает – как выражался по сходному поводу один персонаж. А вместе то и другое – некрасиво получается.
