Катя Метелица
Если необитаемый остров окажется таким уютным, то там будет самое место читать любимую книгу.
Фото Reuters
Вопросы про любимую и единственную книгу часто встречаются в интервью разных знаменитостей, и, я заметила, интервьюируемые изо всех сил стараются на него впрямую не отвечать, или же называют Библию, или какое-то из Евангелий.
А иногда вообще: «Я читаю книгу своей жизни!» – что называется, каков вопрос, таков ответ.
«Перечитываю свою трудовую книжку! И не могу удержаться от слез┘» – из интервью восстановленной по суду в труппе Большого театра балерины Волочковой; прелестно.
У меня был друг – когда при нем заводили разговоры на какие-либо литературные темы, он всегда говорил, что получает удовольствие только от чтения инструкций к бытовой технике. Интересно, что многие реагировали на это: «О да! Инструкции! Каталоги. Чистый постмодернизм!» – но только постмодернизм-то ему был совершеннейшим образом безразличен. Он просто любил читать инструкции. Но я уверена: стань мой приятель, ну например, кандидатом в президенты, будет он давать интервью – и что? Скажет: «Люблю перечитывать перед сном инструкцию к пылесосу»? Да нет же. Наверняка тоже загнет что-нибудь про Евангелие от Марка. А может, и про «Улисса» какого-нибудь. Просто на рефлексе.
На самом деле знаменитостей можно понять: вопрос про «любимую книгу» страшно интимный. Взять и признаться, что с пятнадцати лет зачитываешь до дыр Стивена Кинга («Ну не помню, как называется, но там еще крупными буквами несколько раз: ПОШЛИ НАРОСТЫ»). Или повесть «Яма» А.Куприна. Или «Советы молодым хозяйкам: уроки экономии в быту», или еще что-то подобное.
Вообще иметь какую-то одну определенно «любимую» заветную книгу считается вроде бы уделом малообразованных личностей. В этом просматривается ограниченность, даже какая-то нездоровая зацикленность, если не маниакальность. Особенно нехорошая в этом отношении слава у изумительной книги «Над пропастью во ржи». Ее перечитывал убийца Джона Леннона, и убийца Джона Кеннеди, и тоже, кажется, перед самым покушением. Маньяк, который годами преследовал актрису Джуди Фостер, тоже одержим «Над пропастью во ржи». Это уже что-то вроде улики или симптома.
Самый прекрасный пример приверженности одному-единственному печатному тексту я помню в книге (же) Уилки Коллинза «Лунный камень» – очень, между прочим, неплохой самой по себе книге. Там есть такой Старый Дворецкий (очень английский персонаж, совершенно чудесный и, безусловно, лучший во всей этой истории), который буквально с благоговением относится к «Робинзону Крузо». Лучший и самый дорогой подарок для него – новенький экземпляр этой книги; за время долгой и верной службы своим господам он зачитал их четырнадцать, что ли, штук. Робинзон Крузо (не знаю, ставить ли кавычки?) является для этого достойного человека как бы старшим другом и духовным наставником; Старый Дворецкий находит в «Робинзоне» ответы на любые сложные вопросы, не уставая удивляться тому, что стоит только открыть великое произведение наугад и прочитать пару-тройку страниц, и книга непременно даст тебе мудрый совет┘ Забавно, как это рифмуется с вопросом насчет «книги на необитаемый остров». Да уж, для этой цели «Робинзон Крузо» подходит слишком хорошо, даже как-то и чересчур: получится такая робинзонада в квадрате.
Но если учесть, что книга Даниэля Дефо сама по себе – о пути к христианству, то мы опять возвращаемся к Библии. Кстати, Библию все так именно и читают – ища и чудесным образом находя в ней поддержку и одобрение собственным этическим предпочтениям. Кому-то – «простим врагам своим», а кому-то – война всех против всех: универсальная книга тем и отличается, что способна дать разные ответы.
Для некоторых такой универсальной книгой является «Дон Кихот», для кого-то – «В поисках утраченного времени» или «Моби Дик»; для очень многих – Толкин. Ну, и «Винни-Пух», конечно. «Винни-Пуха» не я одна люблю (хочется ревниво добавить «к сожалению»).
«К сожалению» – потому что я вот вчера ехала на трамвае где-то в районе Тушина, увидала вывеску «Пятачок. Продукты питания» и не очень обрадовалась. Тем более что накануне мне как раз наконец дали почитать книжку Вадима Руднева «Винни-Пух и философия обыденного языка», которую разные мои знакомые сто раз пересказывали в восторге. Открыла наугад, и тут же, пожалуйста: «Таким образом, Пух дарит И-Ё пустой горшок из-под меда, то есть «обессемененный» пустой фаллос». Ну что это такое, а? «Однако И-Ё находит выход: в символической мастурбации – он всовывает порванный шарик в пустой горшок, вынимает и всовывает обратно». Пока шар не лопнул, он был – там написано – «упругим символом беременности». А потом, значит, этот (в ближайшем прошлом) упругий символ – туда-обратно в «обессемененный»┘ Тьфу. Не хочется даже комментировать, честное слово.
