Сергей Колесанов В доме отставного поручика Ивана Николаевича Тютчева, хорошо образованного и довольно богатого московского дворянина, чаще говорили по-французски, чем по-русски. Но все православные обряды соблюдали неукоснительно.
Супруга главы семейства, Екатерина Львовна, урожденная Толстая, обладала незаурядным умом, пылким воображением и сильным, хотя и не слишком уравновешенным, характером. Была она, кроме того, довольно набожной. В ее комнатах господствовала церковно-славянская речь, здесь постоянно читались псалтырь, часослов, молитвенники. Сын Федор, родившийся по новому стилю 5 декабря 1803 года, стал объектом ее щедрой материнской любви и ортодоксально православного воспитания. Благодарным, надо сказать, объектом.
Сдав на "отлично" экзамены за университетский курс, Федор Тютчев отправился делать дипломатическую карьеру сначала в Баварию, а затем в Сардинию. Служил он по иностранным делам семнадцать лет, но особого рвения не оказал и в конце концов был отстранен от должности старшего секретаря посольства в связи, как говорится, с неполным служебным соответствием. Тютчева такой оборот дела, по-видимому, не слишком огорчил. Прожив по привычке еще некоторое время за границей как частное лицо, он возвратился в Россию.
Здесь он снова поступил на службу в Министерство иностранных дел и почти сразу же угодил на хорошее место чиновником по особым поручениям при государственном канцлере. К поэтическим лаврам он особенно не тянулся, долгое время считая себя дилетантом, и широкая литературная известность, а вслед за ней и слава пришли к нему довольно поздно - в 50 лет.
"Я лютеран люблю богослуженье┘"
В западноевропейской культурной среде Тютчев был в полной мере своим человеком. Гейне называл его "лучшим из своих мюнхенских друзей", Шеллинг охотно и подолгу дискутировал с ним на религиозно-философские темы.
Несмотря на вполне "просветительское" свободомыслие и широту взглядов, Федор Иванович оставался безукоризненно верен православию (сказывалось, надо полагать, основательное домашнее воспитание). Но то обстоятельство, что и первая, и вторая его супруги были "некоторым образом" лютеранки, не могло не найти косвенного отражения в его творчестве.
"Я лютеран люблю богослуженье, / Обряд их строгий, важный и простой - / Сих голых стен, сей храмины пустой / Понятно мне высокое ученье".
Поэту казалось, что лютеране молятся словно в опустевшем доме перед дальней дорогой. Молятся "в последний раз", и оттого молитва их наполнена особым душевным волнением.
Но сам Тютчев, по-видимому, остается нисколько не вовлеченным в этот "строгий, важный и простой" обряд. Вот он описывает сцену лютеранского погребения глазами совершенно постороннего, непричастного к происходящему человека. Гроб опускают в могилу, люди вокруг толпятся, толкаются, задыхаясь от тлетворного духа┘ Ученый, сановитый пастор произносит умную, пристойную, но какую-то уж слишком абстрактную речь, которой "толпа различно занята". А высоко над всем этим - такая воздушная бездна, такие птицы!..
Подозрения в пантеизме
"В пантеистическом обожествлении природы Тютчев-поэт как бы теряет ту свою веру в личное Божество, которую со страстью отстаивал он как мыслитель", осторожно замечал Валерий Брюсов еще в "старое время". А советские критики - те и вовсе с готовностью объявили поэта стихийным пантеистом, поскольку язычник им был заведомо милее христианина. Но с таким же успехом "ветреную Гебу", которая, смеясь, пролила на землю "громокипящий кубок", можно истолковать как свидетельство эзотерического поклонения автора олимпийским богам.
Природа нисколько не обожествляется Тютчевым сама по себе. Пафос его поэзии состоит в том, что погружение в стихию природы дает возможность ощутить высоко над ней совсем иной мир, в котором ничто не называемо. "┘Зыбь ты великая, зыбь ты морская! / Чей это праздник так празднуешь ты?"
Тютчев обычно старался избегать в лирических стихах упоминания имени Божьего или прямого обращения к Богу, справедливо полагая, что "мысль изреченная есть ложь", и с помощью такого "умолчания" достигал эффекта особой одухотворенности. Но в знаменитом четверостишии "Последний катаклизм" им использован как раз обратный прием, и образ Бога появляется как заключительный безмолвный аккорд в истории мироздания. "Когда пробьет последний час природы, / Состав частей разрушится земных: / Все зримое опять покроют воды, / И Божий лик изобразится в них". Впрочем, такого Тютчева мы, кажется, хорошо знаем. Но вот совершенно другой Тютчев.
Русская православная география
"Другим" он становится, когда речь заходит о сфере его профессиональных интересов - российской внешней политике. Здесь от его лиризма и тонкого душевного настроя не остается и следа. Вот какая простая и доходчивая геополитическая концепция вдохновенно изложена в стихотворении "Русская география": "Москва и град Петров, и Константинов град - / Вот царства русского заветные столицы". Соответственно количеству "заветных столиц" и вожделенные размеры русского царства: "От Нила до Невы, от Эльбы до Китая, / От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная. / Вот царство русское┘ и не прейдет вовек, / Как то провидел Дух и Даниил предрек". Последнее, по-видимому, относится к словам из книги пророка Даниила: "Бог Небесный воздвигнет царство, которое вовеки не разрушится, но сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно".
Грядущий апофеоз православия Тютчев представляет себе таким недвусмысленным образом: "И своды древние Софии / В возобновленной Византии / Вновь осенят Христов алтарь". При этом наш тонкий лирик готов взять на себя роль вдохновителя священного воинства: "Вставай же, Русь! Уж близок час! / Вставай Христовой службы ради!.. Вставай, мужайся, ополчися! / В доспехи веры грудь одень".
Все мы на своем, так сказать, личном опыте хорошо знаем, что в Россию можно только верить. Ну, а если кто-то все же не верит?.. "Не верь в святую Русь, кто хочет, / Лишь верь она себе самой - / И Бог победы не отсрочит / В угоду трусости людской".
Есть некто, безусловно препятствующий осуществлению этих героических замыслов, но судьба его, по мнению Тютчева, предрешена: "Свершится казнь в отступническом Риме / Над лженаместником Христа". И здесь наступает черед обратиться к совсем уж малоизвестной ипостаси нашего великого поэта.
Тютчев-аналитик
В апреле 1848 года действительным статским советником и камергером Ф.И. Тютчевым была подана на высочайшее имя специальная "Записка" о политической ситуации в Европе после победы Германской (февральской) революции. Согласно определению автора "Записки", революция есть не что иное, как замена Бога самовластным человеческим "я", возведенным в политическое и общественное право и стремящимся овладеть обществом. Поэтому революция - это прежде всего враг христианства.
"Давно уже в Европе существуют только две действительные силы - революция и Россия┘ существование одной из них равносильно смерти другой! От исхода борьбы, возникшей между ними, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества". Русский народ, по мнению Тютчева, - единственный подлинный носитель христианства, поскольку он христианин в силу той способности к самоотвержению и самопожертвованию, которая составляет основу его нравственной природы. Революция опасна прежде всего тем, что она присвоила себе знамя христианства - "братство, проповедуемое и принимаемое во имя Бога". И взамен "братства во имя Бога" намерена утвердить "братство, налагаемое страхом к народу-владыке". Поскольку революция пренебрегает не только верой, но и национальностью, братья славяне в Богемской долине, духовно опирающиеся на свои "гуситские верования", нуждаются в немедленной поддержке со стороны "восточных братьев"...
Государю императору "Записка" понравилась. Он отметил, что изложенная в ней политическая концепция полностью соответствует его собственным взглядам, в результате чего Тютчев был назначен старшим цензором при особой канцелярии Министерства иностранных дел.
Между тем, Маркс и Энгельс только что опубликовали свой "Манифест коммунистической партии". Призрак коммунизма уже бродил по Европе как у себя дома, но никто еще не предполагал, что может он натворить в, казалось бы, непоколебимо православной России.
"Папство и римский вопрос"
Статья под таким названием была напечатана Тютчевым в 1850 году в одном из французских журналов. Этой публикации предшествовали следующие события.
В 1847 году с восшествием на папский престол Пия IX им были введены в Риме некоторые либеральные преобразования. Вспыхнувшая затем в Париже очередная французская революция перекинулась в Рим. Папа в смятении бежал. Но, к счастью для него, через некоторое время войска Людовика-Наполеона уничтожили новосозданную римскую республику и водворили Папу на место.
В связи с этим автор статьи предсказывает, что революция в самое ближайшее время неизбежно разрушит не только церковную власть, но и сами церковные учреждения. "Ибо, сколько бы вы ни наказывали революционному принципу, как Господь Сатане, мучить одно лишь тело верного Иова, не касаясь его души, - будьте уверены, что революция, менее совестливая, чем дух тьмы, не обратит никакого внимания на ваши внушения". "Новейшее государство", по мнению Тютчева, "потому изгоняет государственные религии, что у него есть своя, а эта его религия есть революция".
Далее автор, впрочем довольно осторожно, выражает надежду, что угроза неминуемой катастрофы заставит католицизм склониться туда, куда ему давно уже надлежит склониться после многовекового кровоточащего отъединения. То есть┘ в сторону православия. В противном случае Церковь в Западной Европе неминуемо подвергнется (страшно даже подумать!) секуляризации. "...Никто не сомневается, что секуляризация - последнее слово этого положения дел. ┘Положение поистине страшное, и на котором как бы лежит печать кары свыше┘"
Тут следует забавное примечание переводчика французского оригинала статьи на русский. "Секуляризация - отнятие у учреждения характера церковного и присвоение ему характера и свойств учреждения только мирского, государственного. На русском языке соответствующего термина нет". Возможно, кто-то из детей Федора Ивановича дожил до того времени, когда это слово глубоко проникло во внутреннюю политику нашего отечества, накрепко спаявшись с другим, столь же "нерусским" термином - экспроприация.
В ходе ближайших исторических событий выяснилось, что Ватикан даже под угрозой революционной ситуации не торопится пасть в объятия православия. Начавшаяся вскоре Крымская кампания показала отчаянную храбрость и вместе с тем небоеспособность "православного воинства". А более успешной для России Русско-турецкой войны Федор Иванович Тютчев уже не дождался.
Дарья Гармоненко