"Хочу заниматься тем, для чего пришел в театр"

Виталий Соломин умел быть в театре свободным человеком.
Фото Владимира Федорова

Никакого открытия я не делаю, сказав, что главный инструмент актера - его собственные нервы. И по ним все время бьют. Случайно и намеренно. Наотмашь и с оттяжкой.

Он казался - только казался - человеком закрытым, самодостаточным и довольным судьбой... Он таким способом охранял свою "бескожесть", свои оголенные нервы. Такая гипертония, как была у него, не возникает на пустом месте, у комфортно расположившихся в жизни людей. В "Аварии" Дюрренматта есть пророческие слова о том, что никто не умирает сам - всех к этому подталкивают окружающие...

В дневниках, не рассчитанных на посторонних, писавшихся, как сам Виталий говорил в пилоте так и не состоявшейся его авторской телепередачи, "без внутренней цензуры", он признается себе: "Судьба человека - это нрав его. Мне не хватает авантюризма, нахальства, риска".

И еще:

"Я хочу именно в Малом театре делать спектакль, я его суть, я его продолжение, это также и мой театр, и мой смысл жизни". Он любил Малый. Одновременно трезво - и безрассудно. В любом другом месте актер такого ранга не ждал бы достойной его роли по три-четыре года, режиссер такого дара - не поставил бы только пять спектаклей... Человек такой ранимости - а иным большой артист и не может быть - не написал бы с горечью: "Я, очевидно, прихожу в то время, когда мало лиц в театре, - часа в 3, в 4, и у меня всякий раз возникает ощущение, что меня выжимают из этого пространства, с которым я связан тридцатью с лишним лет работы. Мучительных и радостных. В основном мы побеждаем, и театр был полон зрителей: "Не все коту масленица", "Летние прогулки", "Горе от ума", "Заговор Фиеско в Генуе", "Живой труп", "Мой любимый клоун", "Ревизор", "Мамуре", "Дикарка", "Дядя Ваня", "Свадьба Кречинского".

Большая часть ролей была сыграна при руководстве М.И. Царева. Мы были в сложных отношениях, "Живой труп" я играл без его согласия, но играл. Была отвратительная статья в "Правде" - сына редактора книги Царева. Это все можно понять. Но спектакль шел.

После показа "Фиеско" он вошел и обнял меня, ничего не говоря, но долго мы стояли обнявшись, и он только похлопывал меня по спине. Я знаю, что до этого он был против моего назначения на роль Фиеско, все решила настойчивость Хейфеца.

Это можно понять, и тем более так важно было признание. За последние спектакли "Дикарка", "Дядя Ваня", "Кречинский" не только не поздравил (кто? об этом у Виталия ни слова. - С.О.), но даже не был на банкетах, которые я устраивал для всех работников театра.

Меня нет. Но я есть. И я хочу это заявить".

Как все сложно! И грустно.

Но эти слова: "Меня нет. Но я есть" - мог бы повторить вслед за ведущим своим актером сам Малый театр.

Министр культуры замечательно тусовался на юбилее очень и мною любимого мхатовца Станислава Любшина. Который, кстати, выученик школы Малого театра - Щепкинского училища. Но г-на Швыдкого не было на юбилеях ни Элины Быстрицкой, ни Татьяны Панковой, ни Василия Бочкарева, ни Виталия Соломина. Некогда? А на участие в многочисленных телепроектах находится время? Или "Малый театр есть. Но его нет"?

Малый, как и любой другой театр, можно любить или не любить, - но это привилегия зрителей и критиков, а не министра культуры. Императорский Малый - то национальное достояние, которое он, именно он обязан холить и лелеять.

А публика... Она сделала свой выбор. На тех спектаклях, которые перечисляет в дневнике Виталий, а я могла бы этот список продолжить, зал всегда был полон.

Помню, на "Свадьбе Кречинского", где народ разве только на люстре не висел, оказался французский профессор, который ежеминутно оборачивался к залу, оттопыривал большие пальцы рук, потрясал ими и кричал "Браво!" - этим, впрочем, изрядно мешая актерам. И вдруг Соломин, не выходя из образа, прямо назойливому своей восторженностью зрителю крикнул: "Браво! Ура!"

Подобный актерский класс я наблюдала до того лишь однажды. Тоже в Малом. Когда царю Федору - Смоктуновскому с галерки крикнули: "Громче!" И он послал текст с оглушающей мощью прямо на третий ярус, словно спрашивая: "Достаточно?" Причем тоже не выходя ни на йоту из образа. Зал взорвался аплодисментами.

В истории Малого было множество увлекательнейших сюжетов, связанных с великими его мастерами. Я их расскажу. Но эта глава книги о другом - о боли. Которая передалась авторам со страниц дневника...

Виталий много страдал, очень обостренно воспринимая различные сюжеты своей судьбы. Бывало даже так. Казалось бы - мелочь... Но вспомним об актерских нервах...

Из дневника Соломина:

"29 вечером ждал звонка из группы о времени съемки "Остановки по требованию", учил слова. И вдруг в половине одиннадцатого ко мне закралась мысль: "А вдруг я оказался стар, при просмотре это выяснилось и они не знают, как мне сказать о том, что я снят с роли". Холодок побежал внутрь.

Меня раз сняли на "Городском романсе", где мы встретились с Машей. Неделю молчали, а потом пришло письмо от Тодоровского, что он видит другую пару.

Ну что же, хорошо, - сказал я себе тогда и начал играть каждый день в теннис в спортзале у стены. Так продержал мяч до утверждения в "Даурии".

Сейчас, наверное, позвонят, может и режиссер, он достаточно интеллигентен, или помощник режиссера скажет сформулированные несколько фраз, и внутри холонет, и я отключу грудной регистр, просто скажу: "Понятно. Хорошо". И как мне потом сказать Маше? Нехорошо стало... И текст я отложил, что я, как дурак, буду учить. Да и расхотелось напрягаться.

Раздался звонок. Не тот. Я дернулся.

Потом другой. Я уже спокойно подошел. "Репетиция завтра в 9.45 на Северном речном вокзале". - "Хорошо". Я еще некоторое время сидел и додумывал придуманный исход, и свою реакцию, и причину испуга".

Мелочи, мелочи, мелочи... А из них состоит жизнь, строится судьба. Он, так ловко и умно решавший все проблемы других людей, а обращались к нему часто, знали, что не откажет, - перед собственными иногда брезгливо пасовал... Если это, конечно, не касалось творчества.

Из дневника Соломина:

"Предложил "Иванова". Ответа не последовало. Больше ждать не хочу. У меня нет времени. Хочу заниматься тем, для чего пришел в театр. Это у меня не исчезло. Я свободный человек, хотел бы этого или нет. Если я делал попытку ссучиться - я заболевал. Сильная головная боль правого полушария. Если я не решаю делать то, что нужно, я перестаю спать. Я когда засыпаю от корвалола и снотворных, то просыпаюсь рано и с той же мыслью, которая мучила меня ночью.

И ничего мне не остается, как решаться и действовать".