Непризнанного гения быть не может

- Леонид, что, на ваш взгляд, сейчас изменилось в жизни русского писателя, давно уехавшего из страны?

- Как известно, существуют разные волны эмиграции, и писатель, в зависимости от времени отъезда из Советского Союза, оказывается омываем соответствующей волной. Уже одно это довольно существенно сказывается на его самоощущении. Во-вторых, есть разные эмигрантские течения: одна эмиграция была антисоветской, а другую составили люди, бежавшие с концом Советского Союза, поэтому эту эмиграцию формально можно считать просоветской. В-третьих, девизом всех волн эмиграции, кроме постсоветской, было слово "НАВСЕГДА". Так уезжали начиная с 1922 года, закончилось это в 1991-м. Тогда люди стали уезжать из разваливающейся страны в надежде улучшить свое материальное положение. Они получили возможность пожить в другом мире, вкусить запретный плод, при этом не очень рискуя, что их не пустят обратно.

Возвращаясь к доле писателя в эмиграции, могу сказать об одном довольно важном для меня наблюдении. Когда в начале 90-х у меня появилась возможность публиковаться в России, я уже обнаружил совершенно нормальное отношение к тиражу в 3-4 тысячи экземпляров, которые можно сложить в углу комнаты. Для живших в Советском Союзе до начала 90-х подобный тираж - бирюльки в детском саду. У старых эмигрантов, к которым отношусь и я, давно исчезло имперское отношение к книге. Ведь имперское сознание распространялось на все стороны жизни, порождая крайности: мы самые сильные, но мы и сильнее всех страдали, мы самые гордые, но и самые ничтожные, мы были самым читающим народом в мире, а теперь превратились в ничто - удовлетворяемся мизерными тиражами.

Еще один важный момент. Бытовавшее в 70-80-е годы понятие непризнанного гения в 90-е годы превратилось в оксюморон. Непризнанного гения быть не может: раз ты не признан - значит, ты не гений. Таким образом, изменился и критерий качества литературы. Если раньше эмигрантские авторы утешали себя: нас мало, нас практически не знают, потому что у нас в эмиграции практически нет читателя, то сегодня в России подобное объяснение просто невозможно. Я рискну, по аналогии со знаменитым "Сталин - это Ленин сегодня", сказать: Акунин - это Бродский сегодня. Поскольку успех нынче является главным критерием, то Акунин вполне сопоставим с Бродским. Безусловно, триумф Бродского - это триумф личности, но подтвержденный признанием - Нобелевской премией. Конечно, массовое признание было в свое время и у Пикуля, но я говорю сейчас об успехе Акунина как писателя чрезвычайно культурного и изысканного, и тот факт, что он оказался коронован массовым читателем, позволяет считать, что долго пустовавшее место Бродского занято Акуниным.

- Действительно, триумф Бродского - это триумф личности, сумевшей в эмиграции не только сохранить себя, но и достичь литературных вершин. Акунин, который, по-вашему, занял его место, живет на родине. Можно ли рассматривать это обстоятельство как знак? Ведь неэмигрант стал фигурой номер один.

- Я думаю, что место жительства не играет здесь принципиальной роли. Бродский стал символом триумфатора в сознании читающей публики не потому, что был эмигрантом. Просто вне эмиграции к нему не могла прийти мировая слава. Это спортсмен мог стать признанным гением вне зависимости от того, где он живет. В литературе другие мерки, советская эстетика входила в противоречие с общечеловеческими нормами, гением можно было быть только в подполье. Мне кажется, дело в этом.

- Существует ли сегодня русская эмигрантская литература?

- Мне кажется, нет. Я могу ошибаться, потому что каждое поколение эмигрантов претендует на некую настоящесть и отрицает права идущих за ними. Есть интересные авторы, но у них очень тесные контакты с метрополией. В конце концов, русский литературный Израиль - это заморский департамент.

- Какие изменения произошли в восприятии текстов писателей-эмигрантов?

- Довольно серьезные. Скажем, мой роман "Обмененные головы", изданный в Москве в 1995 году, еще нуждался в комментариях не только игрового характера: бытовые реалии на Западе и в России очень сильно отличались друг от друга. Сейчас такой проблемы нет. Кроме того, если раньше для меня были важны эмигрантская критика и творческая среда, они мне казались продолжателями традиции старой русской эмиграции, то о нынешней волне я этого сказать не могу. Сегодняшняя эмиграция изменилась по сравнению с эмиграцией прежних лет так же, как изменилась Россия по сравнению с Советским Союзом.

- Вы не хотите вернуться в Россию?

- Я бы с удовольствием пожил в России, чего не могу себе позволить, поскольку должен ходить на службу. Впечатления, полученные непосредственно, позволили бы мне поработать с новым материалом. Я никогда не писал на языке страны, в которой живу. Открываю новый роман Сорокина "Лед" - диалоги выпуклые, мощные. Если я попробую делать что-то подобное здесь, это будет из третьих рук.

- После недавнего захвата заложников в Москве трудно обойти тему терроризма. Что вы думаете об этом явлении?

- Я враг всякого неофитства. Религиозное и национальное неофитство - очень большое зло. Причем одинаково большое вне зависимости от того, православное оно, еврейское или мусульманское. Что касается страшной и яркой вспышки мусульманского терроризма, то, мне кажется, скоро он себя исчерпает. Еще будет пролита кровь, еще мир содрогнется, но это ненадолго. Я на это надеюсь.

- Но сейчас только и слышно: все только начинается┘

- Мне кажется невозможным, чтобы под знаком терроризма прошел весь XXI век. А основание у моей надежды вот какое. К концу 70-х годов мне стало совершенно очевидно, что годы советской власти сочтены. Основой этой уверенности было мое страстное желание. Когда большое количество людей чего-то очень хочет - а падения изолгавшегося советского режима хотели многие, - этому желанию невозможно противостоять. Ему не мог противостоять даже конгломерат горкомов, обкомов и лубянских отделений. То же относится и к терроризму - он не сможет долго существовать. В его основе чувство национальной обиды, а это явление, которое неизбежно изживет себя, потому что ему не должно быть места. Звучит смешно, но именно на этом основано мое убеждение, что XXI век не будет веком террора┘