"А мы, дорогая голубка, будем жить и надеяться..."

Все началось, как в каком-нибудь приключенческом романе Анатолия Рыбакова. В те времена, когда, чтобы купить хорошую книгу, мы сдавали макулатуру, я как-то поднялся на чердак (или вышку, как у нас говорят), чтобы поискать чего-нибудь бумажного. Вижу: стоит цинковая ванна, заполненная старыми тетрадями и всяким бумажным хламом. Что толкнуло сунуть руку на дно ванны, не могу понять и по сей день. На дне я обнаружил тряпичный сверток. Развернул его и ахнул - в нем оказались спрятаны письма моего деда Василия Федоровича с Первой мировой войны молодой жене - моей будущей бабке. Потрясло обращение деда к ней - "голубка".

Бабка Ольга Капитоновна - она умерла, когда ей было уже под девяносто, - была женщина сильная и мудрая, несмотря на формальную неграмотность (читать и писать научилась сама). Большую часть жизни прожила без деда, который скончался в 1931 году. Она никогда и ни на что не жаловалась. И хотя она была человеком нежестким, но не была и сентиментальной. Не хотела, чтобы после нее остались какие-нибудь "человеческие" следы, полагая это признаком слабости. И думаю, что в том, что письма деда все-таки сохранились, и проявилась эта противоречивость ее натуры: желание, с одной стороны, сохранить самое дорогое, что осталось от ее прошлой жизни, с другой же - сделать так, чтобы эта тайна так и осталась тайной. Думала, видимо, что когда-нибудь пред смертным часом она эти письма ликвидирует. А если и не сможет, то они наверняка разделят судьбу хлама, в который были спрятаны.

Полностью все письма - 23 письма с 1914 по 1916 год - я прочитал уже после ее кончины.

* * *

Письма непритязательны, но в контексте нынешней жизни они дают немало пищи для размышления. Для более точного понимания надо отметить, что дед был слесарем, имел мастерскую и был старше своей жены на 14 лет. То есть на фронт он пошел, когда ему было 36 лет.

Судя по всему, поезд на фронт отошел из Томска 24 сентября 1914 года. И практически каждый день дед посылал жене письмо или открытку. С фронта писал два раза в неделю. Всем почтовым отправлениям вел строгий учет. И напоминал своей "голубке", когда отправлял письма, были ли они заказными или простыми.

Иногда дед пенял почте за плохую работу. Сейчас трудно сказать, сколько писем потерялось. Но с позиции сегодняшнего дня кажется, что та почта работала безупречно. До Польши письма доходили в среднем дней за двенадцать. Такие сроки доставки - в условиях войны! - кажутся немыслимыми.

В первых письмах дан подробный отчет о городах, которые проезжал поезд. 31 октября 1914 года дед пишет: "Теперь, голубка Олечка, мы уже не в Сибири, а в России, в пределах Уфимской губернии. Сегодня по случаю праздника Покрова Пресвятой Богородицы пью чай с последней шанежкой и вареньем┘ Балык и икра еще есть, остальное порешил, да конфекты и орехи есть, слава Богу Благому!" Здесь все как-то не по-нынешнему: и продукты в дорогу на фронт - балык, икра, орехи, конфеты; и праздник "втрезвую", без компании - под чай с шанежкой и вареньем. Впрочем, в то время действовал "сухой закон".

Кстати: не могу этому дать объяснения, но в письмах, за редчайшим исключением, ничего не говорится ни о товарищах, ни о каких-то совместных мероприятиях. Письма с дороги создают ощущение частного лица, вырванного из социума; едущего одиночки, созерцающего пейзажи, города и деревни. Да, он неоднократно встречал уже позднее в прифронтовой полосе своих знакомых. Дело ограничивалось обменом новостями и "питьем чаюхи".

Из некоторых косвенных данных можно сделать выводы о том, как жили в Сибири. Дед пишет: "Теперь едем в пределах Виленской губернии, но неизвестно куда┘ Ехать, милая, здесь хуже, чем в Сибири. Городов как грибов, а поесть негде. По Сибири на каждой порядочной станции можно купить съестного, хлебного и мяса. А здесь только хлеб, колбаса и селедка - и то дороже томского и не везде. Яблоки здесь в изобилии, но мне они не нужны".

11-е письмо отправлено из польского городка Седлец ("город хороший, чистенький") - пункта назначения, куда поезд прибыл 8 октября. В деревеньке, в шести верстах от городка, где разместилась часть, "крестьяне живут очень бедно, питаются картофелем, капустой, а хлеба и мяса почти совсем нет", в сухую погоду ходят босиком.

Единственное письмо с пометкой "Разрешено военною цензурой" написано 25 октября 1914 года. Первое военное впечатление, сопряженное с опасностью, дед получил 29 октября в Плоцке, куда прилетел немецкий аэроплан, который сбросил две бомбы: "Одна взорвалась без вреда, а другая не разорвалась. Долго он кружил над городом. Но потом два наших аэроплана бросились преследовать его. Но он удрал". Однако чувства опасности нет никакого. Уже следующая за описанным событием фраза говорит об обыденном: "Нового ничего нет. Цены на все дорогие, в особенности на хлеб, мясо и табак. 1/8 махры стоит 10 коп., и то редко найти".

"Бытовизм" описания сохранился во всех письмах, даже после того, как дед нюхнул пороху. Возможно, он не хотел доставлять молодой жене лишние огорчения.

А вот рассказ деда о встрече Рождества. "Вчера нам выдали по 2 сайки французской булки, по полфунта колбасы и ветчины, по пачке варшавских пряников на каждого. Да я купил фунт ветчины (60 коп.) да булок. Хотя и дорого, но стало чаще возможным купить, и мы встретили все-таки ничего, Слава Богу. В полдень приезжал командир полка, поздравлял. Да был священник с крестом. Немного помолились. Хотя немцы и бросали "чемоданы", да все безвредно. Вот и все. Да было слишком скучно".

В письмах от 12 марта и 12 мая 1915 года дед высказывает, видимо, бытовавшие в войсках соображения о перспективах мира. "Я сегодня, Олечка, читал варшавскую газету. Пишут довольно хорошо и утешительно. Дела наши, Слава Богу, подвигаются вперед, ближе к миру. Я, голубка, не теряю надежду на будущую встречу с тобой".

"Делишки наши, Олечка, в отношении войны, Слава Богу, недурственные. И теперь - в особенности со вступлением Италии да Румынии на поддачу - можно ожидать большого ускорения всеми желаемого мира. Бог даст, скоро и конец войны".

В переписке возникает тема возможного приезда жены к мужу на фронт. "Ты пишешь, голубка, много жен уехало к мужьям и ты бы, конечно, не прочь. Если бы было возможно, и я бы, дорогая Олечка, не менее твоего, а даже более был бы рад хоть одним глазком взглянуть на тебя, но, к сожалению, это пока все невозможно. К нам женщины не пропускаются. Да и стоим мы вдали от городов.

У нас к одному командиру батальона приезжала жена. Но ненадолго. И то под видом сестры милосердия. Это хорошо тому, кто служит где-нибудь в городе или госпитале. А мы, дорогая голубка, будем жить и надеяться на недалекое будущее┘ Теперь трудное, тяжелое время зимы пережито, весна пришла, тепло становится, хотя ничто окружающее ничуть не веселит. Кругом пустыня. Не для меня пришла весна, моя весна только в Томске. Ты, голубка, одна моя весна, о которой я только мечтаю".

Томск