Наталья Приходко В одной из кишиневских квартир художник Михаил Бруня разрисовал дверь. Теперь на ней в рыбьем глазу бдит зрачок "глазка". Внизу из-под синего зонтика выплывает селедочного профиля золотая рыбка. Все это на самом деле не нарисовано, а исполнено в виде яркой объемной аппликации - в соответствии с методой художника.
Начнем с того, что художником Михаил Бруня стал случайно. Мальчишкой, правда, он любил лепить фигурки, в том числе гоголевских персонажей. Но далее пошел в физики, окончив соответствующий факультет Кишиневского университета. В свободное от основных трудов время Михаил упражнялся и на бумаге, почему-то напирая на карикатуры бровастого жизнерадостного земляка Леонида Ильича. Рассудительный сослуживец, однако, посоветовал ему переключиться на более безопасные картинки.
И Бруня пошел в издательство. В Молдавии тогда выпускали много, в том числе и хороших, книг. Управиться силами одних лишь членов Союза художников не могли. Первый пробный Мишин эскиз сочли "чудовищно исполненным, но интересным по замыслу". И поручили оформить какую-то второразрядную книжку. Преодолевая сопротивление словесного материала (а высокохудожественные произведения доставались не всегда), он нарабатывал необходимые ремесленнические навыки. А поскольку профессионализма поначалу никакого не было, активнее загружал мозги. Что, в общем-то, и неплохо для иллюстратора, являющегося толкователем, интерпретатором текстов. У Михаила случались удачи. На различных книжных ярмарках оформленные им книжки стали получать призы и дипломы.
Издательский бум конца
80-х закончился. И вечный вопрос - что и как делать - в отсутствие привычных социальных подпорок стал весьма острым. Миша пробовал себя и в живописи, и в станковой графике. Одной из переходных ступенек оказались маски. Им была сделана серия масок по "Мастеру и Маргарите".
Переходя к самостоятельным авторским замыслам, он шаг за шагом вырабатывал сегодняшнюю свободу в использовании форм, материалов, красок. То, что Бруня делает сейчас, сам он называет раскрашенными объемными композициями, каковые именуются картинами, поскольку помещаются в рамки.
Выглядывающая из оконной рамы "Веселая монашка", по сути, тоже маска. Загримированное лицо и хулиганский жест руки, обнажившей грудь, не облегчают идентификации реального персонажа - блудливая ли это Господня дочь, или шаловливая дама, которая использует имидж монашенки для пробуждения эротических фантазий выстаивающего под окном любовника, или действующая тем же манером - для привлечения клиентуры - проститутка?
Фигуры участников "Вакханалий" Бруня для прочности решил посадить на основу, выпиленную из толстой фанеры. Идея композиции навеяна давнишним желанием синтезировать древнегреческую и прочие околосредиземноморские мифологии. Стародавними мифическими героями, как известно, зачастую двигали самые примитивные побуждения. "И что интересно, - говорил мне Михаил, протягивая кружку с подогретым вином, над которой в холодной его мастерской поднимался пар, - прошли века, тысячелетия, носятся иные одежды и клепаются суперсовременные машины, а человеческая природа почти не изменилась. И вряд ли изменится в будущем".
Участвующий в вакхическом пире Минотавр, между прочим, наряжен в брюки - очевидно, для обозначения его причастности и к современности. И у всех персонажей, затянутых в безумную пляску, отсвечивает холодной жестью глаз - фирменный знак Бруни, выполненный из донышка пивной банки. А рядом по стене в развевающихся белых одеждах вакханки возносят домой на небеса упившегося пухленького Диониса...
"Вакханалия", разумеется, не злобная сатира и не обвинительный приговор человечеству, но констатация его сущего. Эдакое философическое резюме размером с выставочный зал. Неизбежный в этом случае морализаторский пафос смягчается и телесной притягательностью вакханок, и наличием обязательной для Бруни фишки-фенечки, вроде разросшейся из причинного места Диониса буйной виноградной лозы, и тем очевидным удовольствием, с каждым автор придумывал Минотаврово телостроение.
Пожалуй, Михаил еще не наигрался всеми этими смешениями, соединениями, сочленениями - человеческих и живописных тел и всяковременных образов. В этом смысле в нем неизбывным оказывается дилетантизм упоенного воображенческими играми книгочея-физика. Хотя в сегодняшнем контексте, вероятно, более правильно было бы сказать о "виртуальных играх".
Михаил замесил в глину яркие краски молдавской осени, египетские и античные мифы, кусок папье-маше с донышком пивной банки и обрывком перышка - и вылепил из себя художника.
Кишинев
