Андрей Окара ЧАСТИЧНОЕ уничтожение символов "евроатлантической" торговой цивилизации 11 сентября 2001 года актуализировало в отечественном общественном сознании одну важную и весьма любимую им мысль: Россия вместе с Европой в оппозиции к США.
В российском сознании образы США и Европы (под которой здесь понимается только лишь протестантско-католическая Западная Европа) трактуются самыми противоположным образом. Так, Европа - это твердыня духа, оплот традиции, уходящей корнями в Средние века и античность, тогда как США в подобном контексте - страна без Cредневековья, без исторической ретроспективы, без "корней", основанная европейскими маргиналами "цивилизационная помойка", на которую "старая добрая Европа" выкинула все наиболее крайние и негативные тенденции, будь то протестантский фундаментализм или ценности эпохи Просвещения в наиболее радикальной редакции.
В другой системе оценок Европа - престарелая, закостеневшая, субпассионарная, лишенная творческих интенций и способностей к дальнейшему развитию, а США, напротив, - выплеск молодой витальной энергии, попытка построить "с нуля" новое общество, не повторяя сугубо европейских ошибок.
Современная конструкция географического образа "Европы" в общих чертах сложилась на рубеже Средних веков и Возрождения как лишенное трансцендентных смыслов обозначение пространства, которое в предыдущую эпоху понималось как "Священная Империя".
Если раньше, говоря о "европейскости" того или иного явления, подразумевали его некий высокий духовный потенциал, определенную "избранность" на фоне "неевропейского", то теперь "европейскость" стала синонимом технологического и экономического развития, синонимом материального благополучия, высокого стандарта потребления, то есть акценты "европейскости" переместились с "высоких" материй на "плотные".
Современная Западная Европа близка к предсказанному еще в начале XX века мыслителями консервативно-революционной направленности закату - она не является производителем новых духовных смыслов, поэтому избрание ее в качестве цивилизационного ориентира, образца развития и для России, и для Украины представляется весьма сомнительным и одновременно симптоматичным: такая "европейскость" является квинтэссенцией "современного мира" эпохи "Последних Времен", всеохватывающим и всепроникающим либеральным дискурсом.
В системе современных информационных коммуникаций подобная "Европа" является умело раскрученным "брендом", за которым не стоят ожидаемые смыслы. Фактически главные современные европейские демократические ценности - права человека, правовое государство, рыночная экономика, открытое общество - не более чем симулякры, виртуальные образы без онтологического наполнения, обозначения без обозначаемого. Претендуя на общемировую универсальность и исключительность, европейские ценности создают имидж западноевропейского цивилизационного сообщества как локомотива человечества и помогают ему решать разнообразные манипулятивные политтехнологические задачи.
Впрочем, осмысление западноевропейской культуры с неизбежностью приводит к выводу о том, что Европа внутренне вовсе не едина и необходимо говорить именно о двух Западных Европах, существующих на одной земле, но сильно разнящихся по большинству ментальных установок.
К примеру, с одной стороны есть св. Франциск Ассизский, с другой стороны - св. Фома Аквинский, с одной стороны - Паскаль, с другой - Декарт, с одной - Жозеф де Местр, с другой - Вольтер, с одной - Эрнст Юнгер, с другой - Ремарк, с одной - юрист Карл Шмидт, с другой - также юрист Ганс Кельзен, с одной - Юлиус Эвола, с другой - Карл Поппер, с одной - Жан Тириар, с другой - Жак Атали. Будто бы в одни времена жили, в одних странах, но какие же между ними бездны! С одной стороны - Европа, хранящая память о гиббелинском идеале Священной империи, Европа средневековых рыцарских орденов и более поздних инициатических и герметических организаций, с другой стороны - Европа Реформации и Просвещения, Европа еретических сект и политических партий, Европа МВФ, Всемирного банка, Римского клуба, Тринитарной Комиссии, Европа "Золотого миллиарда". С одной стороны - континентальная геополитика "серединной Европы", с другой - "евроатлантики". Различия между обозначенными ликами Европы объясняются не просто доминированием тех или иных идеологических или общекультурных тенденций. Здесь речь идет именно о различной онтологической основе, о концептуально противоположных ориентациях в бытии.
Точнее было бы говорить о наличии или отсутствии такого компонента, как сакральная вертикаль (термин Вадима Цимбурского), то есть религии и идеологии, которые соотносят культуру, геополитику и социальную практику с высшей трансцендентной реальностью. Кстати, современное понятие Европы конструируется именно в момент надлома "сакральной вертикали" - в эпоху "Осени Средневековья", в процессе перехода от традиционного общества к постсакральному, от "универсальной духовной Империи" к системе суверенных национальных государств.
Отсюда следует главная нетождественность этих "двух Европ" - различное понимание человеческой природы, человека как такового. В одном случае имеет место "антропологический максимализм" - человек рассматривается как сотворенный по образу и подобию Божьему, следовательно, способный к созиданию, к максимальной реализации духа, к трансцендентным состояниям, к обожению. Это мистическая Европа напряжения духовных сил, Европа иерархий, Европа средневековых рыцарей и консервативных революционеров XX века.
В другом случае речь идет об "антропологическом минимализме": человек представлен прежде всего как проводник низших иерархических уровней своей внутренней организации, как неспособный к единению с Богом, как абсолютно самодовлеющее и закрытое для самых высоких интуиций существо. Это Европа гуманизма и ренессансного искусства, картезианской логики и просветительского рационализма, позитивизма, либеральной идеологии, индивидуализма, мондиалистских теорий и глобализма.
Западноевропейскую культуру в целом, ее ключевые тенденции и конфликтные переломы можно рассматривать как постоянную борьбу этих двух начал - максималистского и минималистского", в результате которой в конечном итоге победило последнее. Именно с этим обстоятельством и связано размывание и исчезновение "сакральной вертикали".
Однако, по всей вероятности, Европа была изначально обречена на доминирование в ее культурно-цивилизационном пространстве именно минималистских тенденций, что предопределено, помимо прочего, метафизическим несовершенством некоторых гносеологических основ европейского максимализма. Так, например, западноевропейский мир остался по большей части невосприимчив к неоплатонизму, к идее энергийного обожения. Свою роль тут сыграл и изначально присущий западноевропейской цивилизации высокий коэффициент энтропийности.
Интересно, что распространенные в российском восприятии образы Европы довольно четко дифференцируются в зависимости от того, идет ли речь о Западе как таковом либо же о той или иной конкретной западноевропейской стране. В принципе Запад - категория для нашего восприятия a-priori отрицательная (исключая специфическое сообщество русских либералов-западников), связанная то ли с чужим цивилизационным влиянием, то ли с вражеской военной агрессией и геополитическим давлением, то ли с профанизмом современного мира и материалистичностью и бездуховностью общества потребления - все эти оценки изначально укоренены в сакральной географии. А вот образ той или иной конкретной западноевропейской страны, наоборот, воспринимается российским сознанием чаще a-priori положительно: подчеркиваются общие с русской культурные черты, традиционалистские и сакральные мотивы, созвучие исторических судеб, отличие такой страны от остального Запада.
Например, преимущественно положительно понимается Германия: оказывается, что для российского восприятия она не совсем Европа, что германское влияние выстроило послепетровскую российскую государственность, предопределило всю русскую и другие славянские культуры, да и сами немцы немало набрались от ассимилированных полабских словен.
Аналогично воспринимается и Франция, эталон Европы: оказывается, что по всем характеристикам она очень близка к Российской империи, что недаром российское дворянство разговаривало по-французски, что французской геополитической доминантой является именно континентализм. Оказывается, что Франция - это не только страна Просвещения и революции 1789 года, но и страна Паскаля, Жозефа де Местра и Рене Генона, а Бельгия - Метерлинка и Жана Тириара с его трансконтинентальным суперпроектом "Большой Европы" от Дублина до Владивостока.
Испанию, оказывается, с Россией объединяет давнее влияние азиатской культуры, откуда и почти симметричное представления о евро-азиатском синтезе, а также доминирование экзистенциально насыщенных культурных реминисценций, вплоть до прямой параллели Гарсиа Лорка - Сергей Есенин.
Италия - это вообще духовная родина половины русской художественной богемы, страна Данте, Петрарки, Юлиуса Эволы. Считается, что итальянский национальный характер, принципиально отличный от немецкого или французского, более всего похож на русский.
Даже островная Англия, которая по всем признакам должна быть наиболее чуждой для России как изначальный генератор идеологии англосаксонского мессианизма и геополитики атлантизма, оказывается симпатичной и близкой российскому сознанию своим консерватизмом и уважением к традициям, в том числе к монархии; русские консерваторы XIX века (даже славянофилы!) едва не поголовно были "англоманами". Как оказывается, после отречения от католичества в конце XVI века Англия вполне могла стать православной страной.
Однако современная Европа, как бы к тому ни относиться, является в значительной степени окраинной частью той евроатлантической цивилизации, центр которой сосредоточен в США. Отсюда и главное препятствие на пути к столь популярной ныне в самых разнообразных кругах идее союза России и Европы.
Эту Европу очень сложно назвать наследницей тех культурных, духовных и социальных ценностей, которые когда-то являлись определяющими в ее развитии, эта Европа уже не ощущает свою мистическую связь с предыдущими эпохами и имманентными сакральными контекстами. Эта Европа - Европа "Золотого миллиарда", американоподобной масскультуры, Европа бюргеров, Европа общества потребления - "кока-кольной" и "макдональдсной" экспансии, Европа трудовых иноцивилизационных эмигрантов, субпассионарная и безвольная Европа Заката. Кроме того, она остается частью большинства евроатлантических проектов.
Стоит ли России иметь дело с подобной трансатлантической Европой? Насколько эффективным могут быть союз с ней, объединение общих усилий? То есть вопрос стоит сегодня так: в какой степени Западная Европа является самостоятельным субъектом геополитических и прочих инициатив, а в какой - филиалом США, "передним краем" атлантической линии наступления?
Поэтому и творческое, выгодное в том числе и для России сотрудничество с Западной Европой возможно, как представляется, только в случае ее геополитического и даже культурно-цивилизационного "отпочкования" от США, обретения полноценной субъектности и возрождения в себе хотя бы малой доли максималистских интенций.
В противном случае, если Европа будет по большому счету оставаться проекцией США, в нынешних условиях обострения геополитических, геоэкономических и цивилизационных противоречий, под громким "брендом" российско-европейского партнерства, под привлекательной для многих либералов идеей триумвирата США-ЕС-Россия последняя будет полностью лишена остатков своей субъектности и выдавлена из зон своего стратегического влияния. А российское не самое отдаленное будущее будет описываться не иначе как формулой: "территориальная и структурно-государственная декомпозиция".
Фактически российская интеграция в западную цивилизацию, желание стать настоящей Европой, о чем теперь так много говорят всевозможные "лидеры мнений", означает для России как минимум принятие определенных этических, духовных, социально-политических ценностей, возникших в контексте сугубо западноевропейской культуры, как единственно возможных цивилизационнообразующих критериев. Попытка насаждения этих ценностей в других восточноевропейских странах, имеющая место в последнее время, более всего похожа на гуманитарный шантаж (вне зависимости от того, кто им занимается) и пока не дала никаких позитивных результатов.
Не следовало бы забывать, что все то географическое и культурно-языковое пространство, которое в совокупности может быть названо Европой в широком смысле, в цивилизационном отношении неоднородно. Так, в христианскую эпоху Римская империя состояла из двух частей - Западной, которая позже трансформировалась в Западную Европу, а теперь - в ЕС, и Восточной (Византии), объединившей вокруг себя сообщество восточнохристианских народов. Актуальность подобного, цивилизационно мотивированного подхода особенно возросла в последнее десятилетие, когда деление Европейского континента по политическому признаку - на капиталистический Запад и социалистический Восток - утратило смысл.
Необходима достаточно тесная и продуктивная интеграция в общеевропейском и евразийском контексте. Однако она должна не подменять, как это часто теперь происходит, а восстанавливать смыслы общемирового развития человечества.
Дарья Гармоненко