Надежда Кожевникова НАША дочь живет в Нью-Йорке. Приехала к нам, в Денвер, чтобы отметить день рождения отца, 10 сентября. Во вторник, одиннадцатого, должна была вылететь обратно, но утром раздался звонок от ее нью-йоркской подруги, сказавшей: включите телевизор.
Мы испытали то же, что и большинство людей во всех концах света: в программу новостей почему-то попали кадры из фильма ужасов. Сознание отказывалось принять реальность происходящего. Но вот после рухнувшего первого "столба" на глазах запылал и его близнец. Потом уже я говорила с теми, кто это видел из окон жилых домов и офисов, некоторые - в непосредственной близости: брызнувшие из распавшихся зданий в куски разодранные тела. Газетный снимок: смертельный прыжок с верхних, сотовых этажей человека в галстуке, белой рубашке.
После того, первого, утреннего звонка телефон уже не смолкал: нам звонили из разных стран, и мы звонили. Сын женевских друзей работал в компании, размещавшейся там, в "столбах". В тот день опоздал на работу, двадцать пять его сослуживцев, сверстников, погибли. И среди тех, кто застрял в метро, пешком добирался из перекрытого даунтауна, тоже нашлись знакомые. Знали женщину, спустя сутки извлеченную из-под развалин, выжившую, но с чудовищными ожогами: мы с ней встречались на концертах камерной музыки.
Внезапно трагически сузился круг. Но все еще трудно поверить, что мы в его эпицентре. Именно мы, съехавшиеся в Америку, чтобы обрести покой. Слышу сейчас от проживших здесь по двадцать, тридцать лет: настигло то, от чего бежали. Беда обнажает сокровенное: свое у каждого и общее вместе с тем.
Да, Америка в шоке, небывалом, впервые в таких масштабах переживаемом. Но вот какая реакция: повсюду выставлены, плещутся звездно-полосатые флаги: на домах, балконах, антеннах машин. Уже в день трагедии в магазинах серии "Таргет", "Вулмарт" были раскуплены флаги всех форматов, хотя в каждом доме, в каждой американской семье флаг есть. К слову, после августовского путча муж принес самодельный триколор, но у нас ведь не принято демонстрировать патриотические чувства. В детстве, в начале пятидесятых, отец в Переделкине пару раз вывесил красное знамя - Первого мая и на ноябрьские, но на нашей почве это не привилось.
Различий в менталитете множество. Скажем, все эти дни по всем каналам показывали встречи с близкими погибших: считается, что людям, которых постигло горе, необходимо выговориться. Вдова пожарника говорила о своем муже, показывала его фотографии, со слезами, но улыбаясь. И вспомнилось сообщение из российской прессы о матери одного из погибших на "Курске", чью излишнюю, как кто-то решил, эмоциональность при встрече на правительственном уровне укоротили, вогнав шприц с транквилизаторами.
Американцы, конечно, рассержены: всем явны прорехи, просчеты, из-за которых случившееся стало возможным, и виноватых будут шерстить. Но гнев граждан не разрастается в шквал, не обращен против собственного государства, представителей власти. Напротив, рейтинг Буша сразу подскочил. Понятно, хотелось бы президента-умницу, но, пожалуй, важнее, чтобы умным было его окружение. Речь Буша перед народом показала силу его команды. И нюанс - те, кто ее составлял, не остались за кадром, как у нас водится: фамилии их были опубликованы. Я вижу тут уважение власти к обществу, без чего демократии нет.
Не припомню, чтобы когда-либо кто-либо из глав правительства у нас в стране ушел неопороченным. Причем и их семьи в опале оказывались. А представить, чтобы кто-то из родственников мог потом на политическую карьеру претендовать, вообще невозможно. Хиллари Клинтон, сенатора, на телеэкране видишь сейчас не реже, чем президента Буша. И самого Клинтона телезрители увидали на нью-йоркских улицах, окруженного толпами. Его популярности конкуренты-республиканцы не убоялись. И обратный пример - Хрущев, запертый на даче среди грядок с помидорами. Когда с самого верха преемственность пресекается, нечего ждать, чтобы она сохранилась в "низах".
Критика, разумеется, необходима, но конструктивная, а не разрушительная. Коллега мужа в департаменте здравоохранения резко высказался: мы, мол, не допустим, чтобы порядок в стране наводился за счет ущемления наших гражданских свобод. Чтобы такое вот гордое "мы" воспитать, много времени понадобилось и четкая сориентированность: что строим, как строим, ради чего.
Везде в Америке идет сбор пожертвований. На обочинах дорог стоят волонтеры Красного Креста с пластмассовыми ведерками, которым из машин протягивают деньги. Практически поголовно. У входа в супермаркеты пожарные держат сапог, куда летят долларовые бумажки. И у касс коробки для той же надобности. Груды тишотов с американскими флагами стоимостью по пять баксов истаивают на глазах. Да, это солидарность, и у нас, иностранцев, нет-нет да мелькнет чувство зависти: люди здесь наглядно сплотились в беде, в опасности. И они знают, что защищать.
***
Признаюсь, до этой трагедии я чувствовала себя в США ну не то чтобы посторонней, но так, со стороны наблюдающей. Всерьез задевало то, что случалось дома, о чем писали в российской прессе. Недавно удивила статья Леонида Радзиховского "Дом, который построился сам", где журналист утверждает, что российское общество приспособилось выживать без всякой помощи сверху, без участия власти, как он выразился, самоорганизовываясь. Но таким образом выживают и племена в джунглях Амазонки. Добывают пищу кто как может, рожают детей, сильные борются, слабые погибают - словом, тот самый естественный отбор. Таков, что ли, наш путь - назад в пампасы?
А ведь цивилизованность - это не только технический прогресс, но и культура чувств. Способность сопереживать, может быть, главное достижение, отличающее современных людей от варваров. В "застойные" годы у нас появился документальный фильм с прекрасным названием "Чужого горя не бывает" - о Вьетнаме. И куда же мы откатились, если позволено, допустимо публично, с экрана, на газетных страницах злорадствовать над чьей-то бедой: вот-де радость - у соседа корова сдохла, а если еще у богатого, ликование ширится.
Такая реакция соотечественников сейчас здесь, в Америке, вызывает нестерпимый стыд, ощущение отторженности, изгойства. Напрочь, что ли, забыто, сколько выходцев из России находится в США? У меня, например, есть друзья и на родине, и за ее пределами. Причем не только обретенные, что называется, на днях, а давние, с детских, школьных лет. Подруга, скрипачка, с которой я сидела за одной партой с первого и по последний класс, живет здесь, в Колорадо, по соседству. А в Нью-Йорке - приятели еще по Коктебелю. Бунин писал, как важно иметь рядом тех, кому можно сказать: "А помнишь┘" Иначе нельзя жить нигде.
В прошлую пятницу в Исламском центре, самом крупном в Колорадо, с мусульманами встретились евреи, христиане и взялись за руки. За оградой, правда, дежурил полицейский патруль. Но присутствующие там, внутри, оказались способны себя превозмочь, подняться над рознью, веками в их народы вбиваемой. Разглядели: края бездны уже под ногами, и все туда рухнут, если вовремя не опомнятся.
Человеческая природа изначально коварна, жестока - жажда возмездия у нас в крови. Но и другое есть, к чему необходимо прислушиваться, что в поколениях по кирпичику закладывалось, рождалось в муках, - наша душа.
Стало не по себе, когда Афган, стольких наших парней унесший, покалечивший, вновь замаячил, как призрак в саване. Но на днях по Си-эн-эн прошел фильм, автор которого - афганка по происхождению, выросшая в Англии, рассказала, показала условия, в которых теперь, при талибах, существуют афганские женщины, дети. Съемки велись, как на фронте, с угрозой для жизни создателей фильма. Боже мой, сколько горя и там, в далекой от нас стране, где остались одни развалины: что там бомбить, кого?
Такое же сострадание вызывали репортажи фотокорреспондентов "Пари Матч" из Грозного: измученные лица, взгляды затравленные, детишки голодные, замурзанные - нет, никто меня не заставит видеть в этих несчастных врагов.
С облегчением чувствую: американское общество охолонуло. Мнения, к сдержанности призывающие, все чаще высказываются, все громче. Угрозу, вставшую перед человечеством, одним махом не разрешить. И способы, прежде используемые, придется признать не годными, устаревшими. Другие найти не получится вдруг. А пока жить предстоит вот так, в постоянной тревоге.
Как, собственно, жили прежде, недавно. И родители наши, их родители и мы сами. В Переделкине, где прошло мое детство, я просыпалась ночью, пугаясь гула самолетов, - поблизости Внуковский аэродром. И вот он вернулся, тот страх: лишь бы не было войны! Разве что недоумки, циники могли осмеять эту нашу всеобщую молитву: все, что угодно, любые жертвы, чтобы только не было войны!
США, Колорадо
