Арабист по приказу

ВЫЗОВ пришел письмом: "...явиться 14 августа

1964 г..."

Пройдя с чемоданчиком личных вещей через КПП на территорию Военного института иностранных языков, я обнаружил старинные двухэтажные здания темно-красного кирпича с окнами-бойницами, закрытыми решетками. В каждом - длинный темный стометровый коридор с паркетными полами, комнатами по обеим сторонам и с окном в каждом его торце. Тусклый свет ламп отражался во всегда до блеска натертом паркете. Эти казармы были построены еще при Петре Первом.

Экзамены я сдал успешно - 19 из 20 баллов.

Мандатная институтская комиссия наконец состоялась. Каждый абитуриент должен был пройти строевым шагом мимо членов комиссии - сначала майоров, потом, по нарастающей, подполковников, полковников и генералов. В центре зала стоял подтянутый седой высокий генерал-полковник Андреев, которому я и отдал рапорт, что абитуриент Головко на мандатную комиссию прибыл. Ему тут же подали мое личное дело с оценками и, думаю, со всеми выводами из них и моего поведения за ту неделю, что я находился в стенах института, где за нами следило множество глаз явных и тайных соглядатаев.

Генерал сверху вниз взглянул на стоящего перед ним невысокого квадратненького парнишку и с удивлением спросил:

- Что это ты такой маленький?

- Вырасту, - быстро ответил я.

- А сколько тебе лет? - загремело сверху.

- Восемнадцать.

- Нам нужны гренадеры, - выкрикнула даже скорее душа строевого генерала, а не сам он, и его свободная рука показала личные размеры предполагаемого слушателя ВИИЯ. Потом вновь взглянул в мое "дело" и на меня.

- Какой язык хочешь учить?

- Итальянский, - уверенно ответил я.

- Хорошо. Будешь учить арабский, - подвел итог беседе генерал.

- Есть, - ответил я и, повернувшись через левое плечо, бодро зашагал к двери. А когда они за мной закрылись, то довольный собой и полученным языком, так как арабский в среде абитуриентов котировался высоко, я рванул куда глаза глядят. Навстречу двигался еще поменьше меня полковник, которого я уже неоднократно видел и который из-за своего роста не мог не обратить на себя внимание. Ребята откуда-то узнали, что это китаист полковник Исаев. Институтская легенда гласила, что он был личным переводчиком при Мао Цзэдуне. Громадная на маленькой головке папаха повернулась ко мне, и он пронзительным тоненьким голосом прокричал:

- Какой язык вам дали?

- Арабский, - замер я на месте и вытянулся, как по команде смирно.

Продолжая идти, он бросил:

- Сейчас пойду на комиссию и скажу, чтобы вам дали... китайский.

Вообще-то я его понял: мне с детства говорили, что я похож на китайца.

- Не надо, товарищ полковник! - прокричал я ему вослед и помчался дальше по коридору.

Чтобы мы не мучились бездельем, ожидая приказа министра обороны о зачислении, нас разбили на отделения и заставили работать. По утрам, до завтрака, дежурное отделение посылали собирать мусор на плац, который был совершенно чист. Чтобы обозначить деятельность, сержант заставлял нас подбирать руками спички. Я ходил по плацу и изображал активность, зная, что пройдет двадцать минут и, соберем мы что-нибудь или не соберем, все равно отпустят завтракать, и жизнь пойдет своим чередом. А после завтрака шли сдирать в классах старые обои, шпаклевать стены, выносить мусор и т.д. Работы было непочатый край.

Начальником нашего курса назначили высокого худого и сутулого майора Копытова, человека, как потом оказалось, умного и справедливого. Но изюминкой майора были его постоянные изречения типа: "Ну вы, трое, оба ко мне!"

И было не очень понятно: косноязычен он по природе или так шутит.

Потом нам выдали новенькую форму. По поводу наших сапог майор сразу все разъяснил:

- Сапоги надо чистить вечером, чтобы утром надевать их на свежую голову.

Мне кажется, что все эти высказывания типа: "От меня до следующего столба двадцать метров", "Копать окоп от меня и до обеда" и т.д. давно стали армейскими анекдотами, и некоторые офицеры лишь для смеха пускали их в обиход для неискушенных салаг под видом собственных высказываний. Но не таков был майор Копытов. Его изречения лучились самобытностью.

Выхода майора перед строем мы всегда ждали с нетерпением и внутренней дрожью. Появлялся он внезапно, говорил медленно, покряхтывая после каждой фразы. Слог его был с изъяном, за который мы все с таким удовольствием цеплялись и, стараясь подражать ему, повторяли чуть ли не месяцами его изречения и с нетерпением ждали новых и новых перлов.

Как-то я спросил у отца, кадрового офицера, рассказав ему очередные реплики майора:

- Как такого косноязычного человека могли назначить начальником курса?

- На таких людях армия держится, - весело рассмеявшись, ответил отец.

Дежурное подразделение, что оставалось на выходные в казарме, - это целая эпоха жизни наших юных душ. Делать в казарме в выходной, когда твои друзья гуляют по городу, ничего не хотелось, поэтому слушатели собирались группами, посылали гонцов через забор в магазин за выпивкой, и все заканчивалось общей сходкой с танцем "летка-енка" по стометровке коридора.

Кроме арабского, львиную долю времени занимала у нас тактика Советской армии. Нашим преподавателем тактики был великолепный человек, бывший разведчик полковник Ионченко Николай Васильевич.

- Уставы, - нежно ворковал он, - это песня, которая написана... кровью.

Первый мой караул был у сарая с обмундированием. Ходил на посту туда-сюда у двери, поглядывая на замок, на забор, на стоящий за забором высокий жилой дом, окна в котором горели. А был ноябрь, холодно, и тепло окон грело меня. Я с завистью думал: за этими окнами люди живут в тепле и с родными, а ты стоишь дурак дураком, охраняешь общественное добро и никуда не можешь уйти с этого места. Часов в одиннадцать я услышал возню за забором, сердце тревожно застучало. Громкий шепот, и кто-то полез через забор. Я громко, с надрывом, прокричал:

- Стой, кто идет! Стрелять буду! (Строго по инструкции, как учили.)

- Неужто выстрелишь? - ядовито проскрипел голос из-за забора.

- Выстрелю! - решительно выдавил я.

- А ты выстрели! - продолжил нарушитель, перенося ногу через забор.

- И выстрелю, только сунься! - я затряс автоматом, показывая свою необычайную решительность, и сделал шаг вперед.

- Ну ладно, ладно! Хорошо служишь. Это мы шутим, - засмеялись с забора и из-за него. - Мы так всех салаг испытываем, - и я с облегчением узнал одного из сержантов взвода охраны, которые служили в нашем институте и в основном стояли на КПП. - Ты только никому не говори. Это мы пошутили, хорошо?

Учились с нами и кубинцы. Как мне нравились эти черные и белые очень веселые ребята. Они учили русский язык. Интересно, что нам не рекомендовалось общаться с ними. (Не рекомендовалось нам вообще многое.) Кубинцы учились не очень хорошо, много гуляли с нашими девушками, играли в комнатах казармы, где проживали, на барабанах, танцевали и пели. У них был свободный выход за пределы института, чем они и пользовались.

На первом же курсе начались и занятия по истории КПСС. Предстояло освоить толстенную книгу, выучить все партийные съезды, повестку дня каждого из них, кто и по какому вопросу выступал и что говорил, законспектировать основные работы Ленина и знать, о чем он писал в каждой из них.

Начальную лекцию прочитал нам главный в институте специалист по марксизму-ленинизму полковник Абаджан, кандидат наук. Он вышел на трибуну, открыл тетрадь с тезисами лекции и начал говорить медленно, весомо, с легким армянским акцентом. Он начал с того, что большую роль для развития нашей страны, дальнейшего развития марксизма-ленинизма, укрепления обороноспособности нашей страны играют Ракетные войска стратегического назначения, основателем которых был лично Никита Сергеевич Хрущев, первый секретарь Коммунистической партии Советского Союза. После снятия Хрущева тот же Абаджан опять вышел на трибуну и начал обличать Никиту Сергеевича во всех смертных грехах. Моя юная и еще чистая душа была покороблена...

Был и такой эпизод. Как-то мы все ждали, что нас сразу же отпустят по домам в увольнение. Однако нас повели в баню - строем, как было заведено, - а после бани объявили, что в субботу отпускать будут лишь до отбоя, который назначен в порядке исключения на 24.00 (то есть надо прийти к 23.30), а с утра мы опять получим пропуска и снова поедем по домам, но до 21.00, а отбой будет как обычно.

Ребята разъярились. По группам бегали возмущенные агитаторы, разнося где-то родившееся решение: пропуска не брать и в увольнение не идти. Я был расстроен, как и другие, но, не зная, что делать, спокойно ждал решения ребят, понимая, что против коллектива не пойду.

Когда курс был построен и Копытов в необычной для него несколько ускоренной манере, видимо, уже зная о договоренности, попытался раздать пропуска, никто пропуск не взял, мотивируя свое решение нежеланием покидать горячо любимую казарму ради непонятно кому нужных встреч с родными и близкими. Тогда обескураженный майор удалился, и на подкрепление ему пришли начальник факультета и замполит, которые начали уговаривать нас, уверяя, что это решение временное, что в случае острой необходимости они всегда пойдут навстречу и отпустят слушателя, что это приказ начальника института, а не их выдумка, и, если бы это зависело от них, мы бы вообще из дома не вылезали, а своим подобным поведением мы их, невинных, подведем и у них будут неприятности. Некоторое время мы держались, но в конце концов сжалились, взяли пропуска и быстро разошлись.

Теперь об экзаменах.

Надо сказать, что наша солидарность при сдаче экзаменов не знала границ. Сдавали мы так. Вначале первые двое прихватывают лишние билетики. Запустили еще четверых, и двое ждущих вноса ответов крепко поволновались. Но первому номеру удалось прихватить несколько билетов, и вопрос был решен. Входящий уже имея и билет, и ответ на него в кармане, докладывал: "Слушатель такой-то на сдачу экзамена по языкознанию прибыл". Брал билет: "Билет # 7". На самом деле он взял 24-й билет, но его положил в карман, а в другом кармане уже греется и краснеет от нетерпения билет # 7. А первые входящие, кроме своего ответа, как я уже говорил, пронесли и передали по рядам ответы двум страждущим.

Забавно мы сдавали экзамены на первом курсе по истории КПСС. Ребята пробили стену между двумя классами сантиметрах в тридцати от пола и в образовавшуюся дыру передавали листы ответов со штампами учебного отдела. Чтобы получить такие листы, в учебный отдел были посланы самые красивые парни, которые начали крутить любовь с машинистками, работающими в отделе. Если у одного не получалось, посылали другого. Успех всегда был за нами.

Наша учеба перемежалась короткими и длительными загранкомандировками. К коротким относились полеты переводчиками на военно-транспортных самолетах при поставках оружия в страны Азии, Африки и Латинской Америки, а также на стратегических бомбардировщиках, которые более суток болтались в воздухе, перезаправляясь "на ходу". Иногда строился курс, вызывались слушатели, тут же перед строем им давались загранпаспорта, и люди исчезали. Затем появлялись вновь, ничего никому не рассказывая. Иногда пропадали целые группы. Такая бурная жизнь порождала гордость за свой институт, за свою такую нужную Родине специальность, хотелось учиться. Гордость своей необходимостью для государства, а значит, и народа, как бы громко это ни звучало, являлась основной мотивацией нашей жизни.

Арабисты твердо знали: их судьба во время учебы и после окончания института - командировка за границу в одну из стран Арабского Востока, где им придется пробыть для начала от трех до пяти лет. Случалось, что слушателей задерживали в командировке на практике и два, и три года, а если этот слушатель поступил в институт после армии или из армии, когда ему уже исполнилось 20-25 лет, получалось, что, отучившись в институте, включая время, которое он пробыл на практике, он выпускался и получал звание лейтенанта, когда выпускник общевойскового училища, его ровесник, уже ходил капитаном или даже майором. Это вызвало на старшем курсе волнения и даже забастовку. К проблеме таким образом привлекли внимание руководства сначала института, потом Генштаба, и постепенно проблему решили, давая при отъезде на практику первое офицерское звание - младшего лейтенанта.

Вскоре после возвращения с практики нам объявили, что в связи с трудной международной обстановкой и острой потребностью в переводчиках нас выпустят досрочно, почти на год раньше, в начале ноября 1969 года, но для этого в отпуск мы не поедем, а будем усиленно заниматься все лето напропалую. За четыре месяца с нами попытались пройти целый учебный год. Родине срочно нужны были переводчики арабского языка: Советский Союз собирался твердой рукой проводить свою внешнюю политику на Ближнем Востоке и в Северной Африке...