Князь-монах

ПОЖАЛУЙ, только из этих строк грубоватой эпиграммы шестнадцатилетнего Пушкина известно русскому читателю имя значительного поэта начала XIX века князя Сергея Шихматова. Между тем его талант высоко ценил Державин, известный адмирал и в то же время филолог Шишков считал его лучшим стихотворцем своего времени, а друг Пушкина декабрист Кюхельбекер ставил его талант рядом с пушкинским. Однако ж поэзия его осталась вне внимания как рядовых читателей, так и исследователей литературы, быть может, оттого, что требует она слишком внимательного, глубокого и медленного чтения, слишком консервативно ее содержание и тяжеловесна форма. Но в статье нашей пойдет речь не о поэзии. Наше внимание притягивает собственно личность Шихматова, корни ее мироощущения, путь ее, та почва, которой питалась она.

Сергей Шихматов духовно созревал в одну из самых внутренне противоречивых и в то же время глубоко цельных эпох русской истории, в александровское время. Особенностью этой эпохи являлось то, что дворянское общество было уже далеко от прежнего допетровского идеологического единства, когда в религиозном служении царю и отечеству заключалась вся политика и идеология дворянства (отклонение от этого становилось просто обычным уходом в разгул, который никакими социальными учениями себя не оправдывал). В первой же четверти XIX века мы видим, с одной стороны, декабристов, самые левые из которых хотят "истребить царя и всю царскую фамилию" и учредить некую республиканскую деспотию, с другой - ультраконсервативных деятелей типа Рунича и Магницкого, которые запрещают рассказывать студентам даже о жестокостях Иоанна Грозного и хотят превратить университеты в монастыри средневеково-католического типа. В эту эпоху многие по-европейски образованные люди, полностью воспитанные в западной культуре, такие, как, например, Карамзин или Жуковский, исповедуют взгляды, близкие к славянофильским, и являются сторонниками и чтителями русского самодержавия. И в то же время александровская эпоха была порой усиленного освоения западноевропейской культуры, порой пробуждения социального творчества и общественных движений. И главный вопрос александровской эпохи, да и всего послепетровского времени, был вопрос свободы: может ли Русь православная, воспитанная веками церковной жизни, не мыслящая иной цели жизни, кроме небесного царства, в котором все ее чаяния, жить в условиях нарождающейся политической и религиозной свободы, способны ли русские творить культурное бытие в условиях этой свободы? Многим казалось, что подлинное культурное творчество возможно только при отречении от своих православно-русских начал, другие считали, что культурное творчество - лишь опасное искушение и главное - всеми силами хранить свои корни; но были и такие, которые, принимая, понимая и любя европейскую культуру, оставались верными вековым русским идеалам, и исходя из этих идеалов они искали пути деятельной любви, которая является главной творческой культурообразующей силой. К таким людям относились Сергей Шихматов и его братья и сестры.

Семейство Шихматовых вело свой род от татарского князя Шихмата Ширинского, перешедшего в XV веке на службу к русскому государю Иоанну Третьему. Это было крепкое русское семейство с глубокими и устойчивыми традициями. Основой жизни семьи был строй церковной жизни. Впрочем, Шихматовы не были чужды веяниям нового времени. В доме жили и учителя-иностранцы. Детей учили французскому и немецкому языкам и началам наук. В семье Шихматовых было 9 братьев и три сестры. Все они, воспитанные в едином духе, всю жизнь чувствовали не только кровную, но и духовную связь. Они постоянно встречались, переписывались, молились друг о друге и даже писали друг о друге книги (брат Алексей о брате Павле, брат Платон о брате Сергее). В этой семье смотрели на жизнь как на путь к иной, вечной жизни, здешние трудности и невзгоды, беды и радости были для них лишь крутыми ступенями, по которым взбирались они к вожделенному небесному царству. Когда Сергею было 10 лет, умер его отец. Но эта кончина, которая могла бы стать тяжелейшим невротическим переживанием для ребенка, стала для Сергея и его братьев одним из важнейших жизнеутверждающих факторов. Последними словами отца были слова уверения в бессмертии души. "Умру, но буду жив", - прошептал он за несколько минут до смерти. На отпевание Александра Прохоровича съехались более десяти священников, которые при жизни любили набожного и хлебосольного помещика. Торжественная и скорбная служба осталась в памяти ребенка как прекрасное начало вечной жизни его отца. Эта мирная кончина была для всех детей доказательством правоты и силы всего того, чему учил их отец. Мать с двенадцатью детьми на руках оставалась спокойна и мужественна. С годами ей удалось устроить своих детей в петербургские учебные заведения.

Большинство из братьев, в том числе и Сергей Александрович, учились в Морском кадетском корпусе. Эта одна из старейших русских школ стала надолго единственным домом Сергея Шихматова. Он окончил корпус в числе первых учеников и остался здесь в качестве воспитателя. Шихматов отдал всего себя педагогической деятельности. Он не искал семейной жизни, живя уединенно в небольшой квартирке при корпусе, и остался в памяти учеников тихим, кротким и глубоко верующим педагогом, выгодно отличавшимся от других учителей этой школы, которые нередко секли учеников и были по-армейски грубы и несдержанны. Шихматов был предан своему корпусу, и когда в 1811 году ему предложили высокую должность инспектора открывавшегося Царскосельского лицея, он по смирению отказался. 25 лет отдал он морским кадетам, со многими из которых сохранил после сердечную связь.

Первые годы он находил отдохновение только в сочинительстве и чтении западноевропейской и античной поэзии, для чего он самостоятельно освоил латынь и греческий. Он был одним из активнейших участников поэтических вечеров, проводившихся у Державина и собиравших лучшие литературные силы Петербурга. Эти вечера спустя несколько лет превратились в известную "Беседу любителей русского слова", которая хоть и была несколько тяжеловесна и официальна, однако ж возбуждала общественный интерес к художественному слову, поднимала авторитет литературы и заставляла молодое поколение в азарте борьбы с нею вырабатывать новый язык и новые художественные формы. Шихматов приобрел немалую поэтическую известность, выпустив две эпические поэмы, которые одних приводили в восхищение, а других (Батюшкова, Пушкина, Вяземского) заставляли писать язвительные эпиграммы.

Но поэзия никогда не была основным делом жизни Шихматова, со временем он все внимательней и серьезней изучал святых отцов Церкви и постигал таинственную красоту православного богослужения. В 1808 году он испытал глубокое духовное потрясение во время плавания на военном корабле, который в течение месяца тщетно ждал сражения с английским флотом. Шихматов все больше стал вчитываться в Евангелие и прислушиваться к звучащим оттуда словам Христа. Свое поэтическое творчество он почти целиком направил в русло духовной поэзии и создал в 1824 году обширную поэму "Ночи у Креста", в которой своим возвышенно-усложненным, метафоричным стихом излагал евангельские события. Эту поэму читал Александр Первый, уже к тому времени глубоко религиозный, и велел скупить все экземпляры шихматовского сочинения, чтобы разослать их по духовным училищам и семинариям России.

С годами все больше мечтал князь о тихой сельской жизни. Его звали к себе два брата Алексей и Павел, которые давно уже жили в можайском имении Архангельское, где проводили уникальный педагогический опыт. Старший брат Алексей первым приехал сюда, оставив петербургскую службу. Он хотел исполнить должность помещика со всей ответственностью. "Не крестьяне для помещика, - говорил он, - а помещики для крестьян". И первое, что бросилось ему в глаза, - это духовное невежество крестьян. "Они, - писал Алексей Александрович, - невежествуют до того в законе Божием, что не могут различить правой руки от левой, нельзя о сем не болезновать чрезвычайно, плакать горько и молиться более, нежели о чем-либо, ибо кто ведает здесь слово Божие между сими миллионами". "Поверишь ли, - читаем мы в письме князю Сергею, - когда я их принял на свои руки, ни один не мог дать ни малейшего отчета не токмо о настоящем его вероисповедании, но ниже о богопочтении вообще. Несколько обычаев и обрядов, переданных им от предков, составляли все их понятие о вере". Главным делом жизни Алексей Шихматов избрал духовное просвещение своих крепостных. "Невежду в законе наставлять есть первейшее дело духовной милостыни", - писал он своему брату и этим принципом руководствовался всю жизнь. Будучи помещиком, он понимал великую ответственность человека, владеющего людьми, он не мог просто освободить крестьян, потому что знал, что свобода не принесет им ни материального, ни духовного благополучия, ведь к свободе надо быть нравственно готовым. И он именно хотел подготовить своих крестьян к освобождению, просветить их и эту задачу считал данным ему поручением. "Связь помещика с крестьянами, - говорил он, - как связь господина с рабами, по учению закона Божьего, есть та же, что отца с детьми: ибо он так же должен пещись о них, как о чадах своих чадолюбивый родитель, должен обучать их и Закону Божию, и добронравию". Князь Алексей на практике осуществлял то, о чем в "Избранных местах из переписки с друзьями" спустя четверть века мог только мечтательно указывать Гоголь. "Вам следует, - обращается Гоголь к А.П. Толстому, - склонить дворян, чтобы они рассмотрели попристальней истинно русские отношения помещика к крестьянам, а не те фальшивые и ложные, которые образовались во время их позорной беззаботности... чтобы позаботились о них истинно, как о своих кровных и родных, а не как о чужих людях, и так бы взглянули на них, как отцы на детей своих".

Через несколько лет к Алексею Александровичу присоединился брат Павел, и он взял на себя другое, не менее важное дело. Он обучал детей священников и дворян. Для тогдашнего сознания было немыслимым князю и помещику самому открывать школу, самому учить детей. Но дом в Архангельском превратился в народное училище, где по будням учились крестьянские дети и воспитанники князя Павла, а по воскресеньям собирались взрослые крестьяне и, кто с горящим сердцем, кто нерадиво и холодно, выслушивали уроки своих причудливых помещиков. Через двадцать лет князья решили оставить свою деятельность. Они освободили от крепостной зависимости тех крестьян, которых посчитали к этому готовыми, а остальных отдали во владение своим племянникам. Князь Алексей остался жить в Архангельском тихо и уединенно, а Павел стал мировым судьей в Можайске, где познакомился с настоятельницей Бородинского монастыря вдовой героя Бородина генерала Тучкова, по ее просьбе часто беседовал с тамошними монахинями, а после мирной кончины был похоронен в стенах главного монастырского храма.

Все годы жизни в Архангельском братья ждали к себе Сергея Александровича. Они выстроили для него особый флигель и мечтали о том времени, когда судьба позволит им соединиться. Но князь Сергей медлил и в конце концов и вовсе повернул в иную сторону. Он стал монахом. Князь, известный поэт - и вдруг уходит в монастырь, где редко встречались в то время монахи из дворян. Братья были удивлены и не очень приветствовали этот выбор Сергея Александровича. Более того, заподозрили его в некой ереси. Они в течение нескольких лет осаждали брата достаточно жесткими письмами. А он просил братьев не мучить его напрасными укорами и принимал их нападки очень болезненно, скорбя, что из-за него колеблется мир семейный. Впрочем, все это считал он посланным свыше испытанием перед принятием пострига. Постриженный в монахи, он быстро был возведен в сан священника и служил в тихом скиту Новгородского Юрьевского монастыря, найдя свое подлинное призвание. Его брат Платон, посещавший отца Аникиту (таковым было новое имя Шихматова), вспоминал, с каким трепетом и напряженной сосредоточенностью молился князь-священник. Богослужение, соединяющее в себе и подлинную высокую поэзию, и музыку, и серьезность постигающей высшие реальности мысли, стало главным смыслом существования Шихматова. Он говорил, что только тогда и живет, когда стоит в храме, в алтаре, перед престолом.

Отец Аникита почувствовал неодолимый зов, влекущий его к Святой Земле. После многих препятствий он в 1834 году отправляется в паломничество. В Иерусалиме сорок дней он безвыходно провел у Гроба Господня, то обливаясь слезами покаяния за все нечистое, слабое, злое, что было в жизни, то исполняясь непостижимой радостью от близости таинственного небесного мира, близости вечной любви и красоты. Шихматову было уже за пятьдесят. По тем временам он был почти старик, разбитый, больной. Ему хотелось теперь лишь в уединенном монастыре, благодаря судьбу, дожить остаток жизни. Но нежданно его назначили настоятелем русской посольской церкви в шумных Афинах, и отец Аникита оказался посреди мира, из которого не так давно бежал. Всего год служил он в греческой столице, ожидая ответа на прошение об отставке. Летом 1837 года он смертельно заболел и со словами "Пора, пора в Иерусалим!" мирно скончался. В тот день пришло из Петербурга разрешение вернуться на родину. Тысячи греков сошлись на его похороны. Многие в народе считали его святым. Тело русского князя-монаха было перенесено на Афон и похоронено в стене церкви одного небольшого монастыря.