Эрнст - Мерабу, Грузия - философу

ОНИ ВСТРЕТИЛИСЬ в 1949 году на философском факультете МГУ. Лейтенант Неизвестный Эрнст, обстрелянный Второй мировой, воевавший в составе Второго украинского фронта. Его сшивали и собирали по частям, а родные получили "похоронку". Писал о друге: "...Разорван от позвонков до пупа, не поймешь, где живот, где спина". После войны поступил в Институт имени Сурикова в мастерскую скульптора Матвеева. Философский факультет посещал как вольнослушатель. "Ему всегда больше всех надо", - рычали на Эрнста уже тогда.

Мерабу было девятнадцать лет. Молодой грузин, окончивший школу в Тбилиси с золотой медалью. Разные весовые категории, сказали бы теперь. Однако┘ Кто мог бы предсказать тогда, что пятьдесят лет спустя известный на весь свет скульптор Эрнст Неизвестный станет автором портретного памятника всемирно известному философу Мерабу Мамардашвили в Тбилиси на проспекте Шота Руставели, а памятник будет установлен правительством Грузии 26 мая 2001 года в День независимости.

Историю делает история, а мы лишь ее рекруты, ученики. "Способность быть учеником выше и достойнее, чем быть учителем", - говорил Мераб, не теряя способности всю свою жизнь оставаться и учителем и учеником.

Вернемся, однако, в 1949 год. Кто сегодня не помнит очередное оцепенение, страх перед "процессом врачей", "борьбой с космополитизмом", "лысенковщину", солдат и пленных, людей, заполнявших лагеря. Но и фронтовиков, вернувшихся в вузы, будущих Булата Окуджаву, Бориса Слуцкого, Давида Самойлова, Александра Галича. С Эрнстом учились художники Юрий Васильев, Оскар Рабин (ныне в Париже), покойный Сидур┘ В начале 50-х на философском факультете с Мерабом учились Александр Зиновьев, Виктор Скатерщиков, Ильенков, Георгий Щедровицкий, Юрий Замошкин, Борис Грушин, Эрик Соловьев, Александр Пятигорский и многие другие. Тогда же на юридическом факультете учился Михаил Горбачев. Нет смысла перечислять имена всех тех, кто в утробе 49-го года занимался самообразованием, читал Бердяева и Лосского или "святого Августина". Эпоха "катакомбного искусства" разродилась уже в конце 50-х новым театром, "Новым миром", Вторым авангардом, Первой новой философией, Новым кинематографом, не говоря уже о личностях таких, как Андрей Сахаров, Мария Юдина, Святослав Рихтер, Дмитрий Шостакович, не принадлежавших катакомбной культуре. Без них не мыслим образ того времени. Уже в 1946 году товарищ Жданов оповестил народ о том, что Ахматова и Зощенко еще живы.

В "катакомбах" начала 50-х склеивались навсегда судьбы, созревала "смена вех", и они оба, и Эрнст и Мераб, были из "одной друзы", хотя изначальный опыт и путь к той точке, где переплелись их судьбы, был совершенно разный.

Дружба Мераба с Эрнстом и Александром Пятигорским от первых встреч и до конца Мерабовой жизни была такой, о которой здесь стоит сказать несколько слов. Ее можно назвать "пиром" в том давнем эллинско-европейском смысле, к которому восходит традиция "пира" как "метафизического диалога". Пир - это диалоги об истинном. В том смысле, в каком понимал это слово Сократ.

"Истина ни на чем не держится, но зато держит все остальное," - поясняет Мераб. Пир - это не просто роскошь человеческого общения, но общения о главном. В законах "пира" антифилистерская эстетика, вечное жужжание шмеля над ухом сонной иерархии мысли и порядка. Не надо думать, что друзья питались "диким медом и акридами", но не в том было дело.

В 1969 году Мераб Мамардашвили и Александр Пятигорский написали в соавторстве книгу "Символ и сознание". Сомнений в том, что она никогда не увидит свет, не было, и тираж в два экземпляра снабдили надписями на память: "Авторы - друг другу". Никогда не говори "никогда". Книга (уже после отъезда Саши) была издана в 1979 году и совсем недавно переиздана снова. А в знаменитых тартуских сборниках Юрия Михайловича Лотмана, выходивших в 60-е годы, были напечатаны "диалоги о мета-сознании". Пятигорский и Мамардашвили как авторы стали широко известны в гуманитарных кругах, и, более того, необходимы. В диалоге каждому вопросу открыта возможность предстать в своей самой точной и интимной форме.

"Я - не диссидент в том смысле, что у меня не было никаких предложений, как переделать советскую власть," - писал Неизвестный. Речь шла не о вульгарном политическом инакомыслии, а об иных духовных ценностях и праве на достоинство и свободу защиты собственной мысли вслух. Речь шла об эстетике, о свободе выбора формы выражения мысли.

Для Мераба, очень скромного в личных потребностях, важна была именно эстетика - эта роскошь "нециничного отношения к своему творчеству" (Э.Н.) "Есть чистые состояния, которые не могут быть ничьими реальными переживаниями, но существуют в нашем символическом языке┘ То есть чистая любовь не испытывается человеком, но та любовь, которая испытывается, существует только потому, что существует символическая машина чистой, бескорыстной любви или - машина веры" (М.М.)

Мераб Константинович работал в разное время в журналах "Проблемы мира и социализма", "Вопросы философии", в Институте естествознания и техники Академии наук СССР. Читал лекции на факультете психологии МГУ, а затем во ВГИКе и на Высших курсах сценаристов и режиссеров. Его аудитория была много больше любого объема институтской аудитории, так он был насущен. По роду своей деятельности, вернее призвания, Мераб был просветителем в самом высоком и точном смысле слова. "Просвещение", "свет", "освещение". И дело не только в абсолютной свободе и широте эрудиционного диапазона, но в связях внутри культуры, этическом усилии, уважении к знаниям и отношении к мысли, как к труду. Он изучал древнегреческий язык специально, чтобы читать Платона.

"Культура транслируется только через личность", - и тут не возразишь. Его лекции были событием мысли, эстетическим событием культуры, транслируемой уникальной личностью мыслителя, философа, свободного человека, но, одновременно лишенного защиты и слабого. Ибо философия - дело одинокое. "На свете счастья нет, но есть покой и воля". Мераб Константинович часто говорил о том, как Пушкин создал прецедент защиты права частной жизни - защиты чести семьи ценой собственной жизни.

Можно считать, что государство, которое устанавливает памятник "философа - философу", декларирует себя как сильное и свободное государство.

Мераб Константинович был знаменит как личность уникальная не только в культуре отечественной, но и везде, где приходилось ему бывать, читать лекции, выступать в дискуссиях. Мета-сознание лишает человека черт местечковости. Он был гражданином мира.

Очень скоро мы все, все наше поколение и наши ученики уйдем. Нас не станет. После Мераба останутся книги, стенограммы лекций, ставшие книгами (хвала за этот труд Изольде Мамардашвили, сестре Мераба, и Юрию Петровичу Сенокосову).

Но останется памятник на проспекте Шота Руставели в Тбилиси. Когда великий Фидий изобразил на щите Афины себя и своего друга, вождя афинской демократии Архистратига Перикла - смертных среди бессмертных богов, свою дерзость он оплатил ценой жизни. Афинская демократия этого не вынесла.

Гораздо более близкая нам история связана с портретом "друга народа" Марата, убитого Шарлоттой Корде. Этот портрет был написан Луи Давидом в 1793 году. Близость Давида французской революции исключала личную инициативу художника. Портрет был заказным и тем не менее в углу, на тумбе-постаменте стоит надпись, начертанная как на памятнике "A MARAT DAVID" (Марату - Давид).

Историки искусства считают этот портрет лучшим у Давида. Он написан в "гипсовой манере", строгостью и лаконизмом напоминая скульптурный барельеф. Это было новое искусство, новый знаковый язык. Портрет сочетает точность деталей (чалма из полотенца на голове, письменная доска на ванной, письмо роялистки Шарлотты и т.д.) с чувством личной глубокой утраты и пафосом стиля революции.

Мужская дружба, любовь друзей соединила имена Марата и Давида, людей поколения в вечности. Тема смерти сквозная через всю мировую культуру. Любовь и смерть - вот основные вопросы философии. Культура есть прежде всего отношение людей к смерти. "Много людей умерло. Но есть люди, голоса которых я слышу всегда". Такое признание слышала я от Эрнста Иосифовича. Жизни переплетались друг с другом, переплетались мысли. В фильме, снятом о Неизвестном, "В ответе ли зрячий за слепца" Мераб выступает одним из ведущих. Последний раз, когда Мераб был в Нью-Йорке, им не удалось повидаться. Но мысль о памятнике, о возможности воплотить память и размышление в пластике, самом интимном для Неизвестного материале, пришла после трагической и неожиданной смерти друга. Он умер мгновенно в аэропорту "Внуково", у паспортного контроля - в нулевой точке пространства между Грузией и Россией. И совершенно одиноко. Мне редко приходилось осознавать смерть столь символичной. Что же до одиночества, то это не только образ жизни философа, но в религиозном смысле единственное понятие смерти.

Один - наедине с миром, культурой и вечностью - таков замысел портретного памятника Эрнста - Мерабу. Трехчастность всей композиции условно определяется элементами историческими, документальными и метафизическими. Классическая колонна - база, опора, подставка. Портрет документально совпадает, очень похож, узнаваем для тех, кто помнит Мераба. Для тех же, кто не знал, каким он был, Мераб останется выразительно-экспрессивным образом философа. Не всегда так бывает, но у Мераба была внешность "философа". Можно было бы слепить голову Мераба и назвать ее "Философ". "Пластическое искусство есть некое отражение сущностных проблем духовной жизни человека. Всякая попытка свести изобразительное искусство к визуальным задачам есть борьба против его извечных функций - быть метафизикой и мировоззрением" (Э. Неизвестный).

"Творчество есть опредмеченное созерцание." Это пишет Эрнст Неизвестный в статье о "Древе Жизни". Но мог бы написать и Мераб. Собственно описание памятника этим не исчерпывается. Но есть и еще одна деталь. "Человек - это существо нуждающееся в тайне (то есть с жалом бесконечности в душе) и знающее себя смертным" (М.М.).

Тайна дуальна, двоична: знание себя смертным с жалом бесконечности в душе. На портрете он сосредоточенно чутко прислушивается к шуму внутри раковины. Что он слышит? Шум чего? Музыку сфер, равную трех с половиной спиральному обороту раковины? Или слух его обращен к чему-то такому, о чем Осип Мандельштам так неуловимо пропел: "И может быть, до губ уже родились звуки и в бесдревесности кружилися листы". Не нужно уточнять щемящие слова Мераба Константиновича о необходимости тайны, так точно воплощенные в Портрете-памятнике Эрнста Неизвестного - Мерабу Мамардашвили.

Венчает композицию "пантеистический крест". Мераб Константинович любил его в работах Неизвестного, ибо "разнородные элементы природы здесь сведены в невидимом, но живом и сущностном" (Э.Неизвестный).

В пластической архитектуре Неизвестного всегда заложен, априорно существует идеал ансамбля, вписанность в пространство. Или завершенность пространства, стянутого к ансамблю. Как, например, памятник жертвам репрессий в Магадане. Так будет и в Тбилиси. Невозможность улицы без памятника.

Официально портрет-памятник великому сыну Грузии был заказан Правительством Грузии, лично его главой Эдуардом Шеварднадзе.

Долог был путь от замысла к изготовлению, установке, открытию. Все имеет свое начало и познается в пути. Незадолго до смерти Мамардашвили написал: "Мысль должна замкнуться, как замыкается круг жизни. Поступок раз и навсегда".

Мераб - сын Грузии, взращенный Россией, гражданин Мира. Надписи этой на памятнике нет, но могли быть его слова:

"Иди и не бойся: Бог с тобой и в тебе там, где ты сам".