Сергей Константинов
В НОЧЬ с 7 на 8 февраля 1921 года в подмосковном Дмитрове умер один из самых старейших российских революционеров, крупный теоретик анархизма Петр Кропоткин. Несмотря на то что покойный олицетворял собой идеологию анархизма, последователей которого большевики к 1921 году частично истребили физически, частично изолировали от общества в тюрьмах, большевики оказали ему слишком много почестей при похоронах и увековечили имя Кропоткина в неслыханных для анархистов масштабах. Кропоткин был похоронен на Новодевичьем кладбище, в последний путь его проводили выпущенные под честное слово из тюрьмы (и вернувшиеся в нее после похорон) анархисты, на его могилу прислали венок от самого Ленина. В 1921 году в Москве появились: музей Кропоткина, улица Кропоткинская, Кропоткинская площадь, Кропоткинская набережная, в 30-е годы его именем назвали одну из станций московского метро. Едва ли еще кто-либо из идеологических антиподов большевизма (не только анархистов) удостоился такой чести. Но все это в прошлом. Убежден, что если кто-то задался бы целью задать пару-тройку вопросов о Кропоткине проходящим по Пречистинке и выходящим из метро "Кропоткинская" людям (особенно молодым), то он потратил бы время впустую.
Наш герой, к сожалению, тоже часто тратил свое время впустую. Кропоткин переменил множество занятий. Он был военным, чиновником, студентом, путешественником, профессиональным политиком, чуть не стал актером (об этом он пишет в своих воспоминаниях), мог стать даже министром во Временном правительстве (если бы уступил настойчивым просьбам Александра Керенского), но нигде почти не смог добиться сколько-нибудь значимых для себя и общества результатов.
Петр Алексеевич Кропоткин родился в Москве в 1842 году. Его отец, князь, генерал-майор, картежник и скряга не видел для своих сыновей какой-либо иной карьеры, кроме военной. В 1857 году он определил Петра в привилегированный Пажеский корпус. Выпускники корпуса имели право поступать в любой гвардейский или армейский полк. А самые лучшие 16 учеников старшего класса назначались камер-пажами к членам императорской семьи. Кропоткин прекрасно учился, своим независимым твердым характером завоевал уважение не только у товарищей, но и у преподавателей корпуса. Ему неслыханно повезло, когда он был назначен камер-юнкером к самому Александру II, любой на его месте сделал бы в такой ситуации головокружительную карьеру. Однако молодой офицер пожелал служить в Амурском казачьем войске, повинуясь самым благородным порывам - желанию произвести новые географические открытия и проводить в жизнь реформы императора. Однако этих порывов хватило на 5 лет. Сам Кропоткин свою отставку объяснял невозможностью воплотить свои планы (в частности проекты реформирования тюрем) бюрократической волокитой, тяжелыми впечатлениями от подавления восстания ссыльных поляков в Сибири в 1866 году. Вернувшись в Петербург, он поступает учиться на физико-математический факультет университета, продолжает заниматься географией и геологией. В 1872 году он становится членом одного из народовольческих кружков "чайковцев". Как и многие другие юноши и девушки 60-70-х годов ХIХ века, Кропоткин стал революционером, повинуясь неформальному образу жизни молодежи того времени, прекрасно описанному им в своих воспоминаниях. Этот образ жизни - нигилизм - объявил войну условностям культурной жизни. Человек, причисливший себя к нигилистам, должен был, как писал Кропоткин, признавать "только один авторитет - разум", порвать с религией и прочими "суевериями отцов" и идти в народ, чтобы "жить его жизнью". Этот нигилизм, особенно в его первом практическом воплощении - "хождении в народ", представлял собой, как замечательно сказал Георгий Флоровский, "показатель сдавленного беспокойства души" многих юношей и девушек того времени. Яркое подтверждение тому - следующее свидетельство народовольца Осипа Аптекмана: "Я видел не раз, как молодежь, отправлявшаяся уже в народ, читала Евангелие и горько рыдала над ним". Эта молодежь была куда более чувствительнее, ранимее, экзальтированнее, чем в наше время. Поэтому извечный конфликт отцов и детей принял небывало острые формы. "Почти в каждой богатой семье, - вспоминал Кропоткин, - происходила упорная борьба между отцами, желавшими поддержать старые порядки, сыновьями и дочерьми, отстаивавшими свое право располагать собой согласно собственным идеалам". "Собственные идеалы" обернулись сначала провалившимся "хождением в народ", затем появлением разнородных социалистических течений, расколовших в конце концов русских революционеров на враждующие между собой партии, и, наконец, в жесточайший революционный террор, остановить который Кропоткин умалял в своих письмах Ленину 1918-1920 гг. Самые высокие идеалы имеют обыкновение оборачиваться утраченными иллюзиями при столкновении с реальной действительностью. Революционная пропаганда путем "хождения в народ" с треском провалилась не только из-за репрессий полиции, но прежде всего потому, что антимонархические и атеистические настроения интеллигенции были чужды крестьянам. Народник Николай Бух вспоминал, что крестьянин, с которым он долго шел куда-то по одной дороге, в ответ на его утверждение, что царь против народа, ответил ему: "А все же он помазанник божий, хозяин земли. Без хозяина нельзя. Только вот помещики, не пойму на кой черт они ему сдались?" Другой народник Николай Морозов, читая крестьянам какую-то пропагандистскую брошюру, услышал оживление среди слушающих его крестьян и обрадовался было своему успеху, но тут один из крестьян спросил его: "Какие у тебя хорошие сапоги, чай, дорого дал?" Подобные примеры можно множить и множить.
Широкий плюрализм социалистических идей, среди которых вращался Кропоткин, обернулся настоящей идеологической войной на уничтожение. В конце ХIХ века этот плюрализм закончился окончательным и бесповоротным расколом народников и марксистов. В самом анархизме, к которому примкнул Кропоткин, в период революции 1905-1907 года обозначались: 1) анархо-коммунизм - самое радикальное течение, ратовавшее исключительно за радикальные насильственные действия против буржуазии (делившееся, в свою очередь, на "безмотивных террористов", исповедующих тотальный террор против буржуазного сословия как такового, и анархистов-"коммунаров", призывавших помимо террора к организации широкого повстанческого движения); 2) анархо-синдикализм, выступавший предпочтительно за легальные методы борьбы за освобождение труда от капитала; 3) анархо-индивидуализм, исповедующий абсолютную свободу личности как "исходную точку и конечный идеал" (его разновидностью был "мистический анархизм", которым увлекались крупнейшие русские писатели Серебрянного века Вячеслав Иванов, Александр Блок, Валерий Брюсов и некоторые другие). Во всей этой идеологической многоголосице анархизма идейное наследие Кропоткина просто затерялось. Да и задолго до первой русской революции ХХ века это наследие не было воспринято со сколько-нибудь значимым интересом среди революционной публики.
Социальные проекты Кропоткина, обобщенные в книгах "Хлеб и воля" и "Поля, фабрики и мастерские" революционной, да и вообще оппозиционной самодержавию общественностью, были приняты холодно, без энтузиазма. Революционер-народник Лев Дейч вспоминал, что даже пламенные последователи Михаила Бакунина сомневались, что будущее общество устроилось бы "так скоро, тихо и гладко", как это изображал Кропоткин: "на второй день революции", без всякого "начальства", даже выборного, без ссор, мирно, при содействии одних лишь добровольцев. Лев Толстой, который вслед за анархистами утверждал в обществе убеждение в "неразумности и вреде власти", писал: "Читал Кропоткина о коммунизме. Хорошо написано, и хорошие побуждения, но поразительно слабо о том, что заставит эгоистов работать, а не пользоваться трудами других". В общем, популярность книг Кропоткина среди революционной молодежи не идет ни в какое сравнение с популярностью "Государственности и анархии" Михаила Бакунина, "Историческими письмами" Петра Лаврова или, наконец, со знаменитым "Катехизисом революционера" Сергея Нечаева.
Главные идеологемы анархизма Кропоткина пришлись не ко времени. Его труды были слишком научны для политической публицистики и слишком политизированными для научной литературы. Идея Кропоткина о взаимной помощи и солидарности людей, которую он выводил из положения учения Дарвина о взаимопомощи в живой природе, была хороша для социально стабильного, гуманного общества, а не для расколотого, пронизанного взаимной ненавистью власти и интеллигенции российского общества конца ХIХ - начала ХХ века. Радикалам-революционерам был нужен не Кропоткин, а Нечаев. Именно Нечаев, несмотря на то что вожди революции прилюдно называли его "чужим" (Вера Засулич), стал на самом деле своим для тех буйных голов, что жаждали немедленного, прямого действия. В основательно забытых воспоминаниях революционеров на сей счет можно найти немало подтверждений. Так, например, малоизвестный народник Владимир Дебогорий-Мокриевич, вспоминая о реакции революционной молодежи на процесс над организацией Нечаева "Народная расправа", писал: "К участи нечаевцев мы отнеслись сочувственно. А показания обвиняемого Успенского, оправдывавшего свое участие в убийстве студента Иванова (по приказу Нечаева. - С.К.) тем соображением, что для спасения жизни двадцати человек всегда дозволительно убить одного (Иванова подозревали в шпионстве и за это его убили), показались нам чрезвычайно логичными и доказательными. Рассуждая на эту тему, мы додумались до признания принципа "цель оправдывает средства". А вот как оценивал Нечаева сам Ленин, по свидетельству Владимира Бонч-Бруевича, опубликованного в 1934 (!) году в малоизвестном журнале "Тридцать дней": "Нечаев обладал особым талантом организатора, умением всюду устанавливать особые навыки конспиративной работы, умел свои мысли облачить в такие потрясающие формулировки, которые оставались памятными на всю жизнь. Достаточно вспомнить его ответ в одной листовке, когда на вопрос: "Кого же надо уничтожить из царствующего Дома?" Нечаев дает точный ответ: "Всю большую ектению". Ведь это сформулировано так просто и ясно, что понятно для каждого человека, жившего в то время в России, когда православие господствовало, когда огромное большинство так или иначе, по тем или другим причинам бывали в церкви, и все знали, что на великой, на большой ектении вспоминается весь царствующий Дом, все члены Дома Романовых. Кого же уничтожить из них? - спросит себя самый простой читатель. - Да весь Дом Романовых, - должен он был дать себе ответ. Ведь это просто до гениальности! Нечаев должен быть весь издан..."
Нечаев так и не удостоился от большевиков переиздания своих работ. Его откровенный аморализм и жестокость ("Наше дело - страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение") были неуместны в период строительства социализма, особенно при нэпе, когда вождь большевизма вспомнил и начал активно разрабатывать сам идеи кооперации. И вот здесь-то Кропоткин со своей идеей о взаимопомощи и солидарности людей, со своими мыслями о кооперации, строительстве социализма снизу, "местными силами" самих крестьян и рабочих, о чем он не раз писал Ленину в своих письмах 1918-1919 годов, оказался актуален и востребован. Отсюда и то почтение, которое ему оказали большевики (по указке Ленина) после его смерти.
Однако созданный большевиками образ Кропоткина как одного из самых величайших борцов с буржуазией был так же фальшив, как и созданный ими образ Нечаева - чуждого светлому делу революции "левака" и авантюриста. На самом деле Кропоткин всю жизнь разрывался между политикой и наукой, не сумев до конца реализовать себя ни там, ни там. Между тем у него были крупные способности к науке. В своем фундаментальном "Исследовании о ледниковом периоде" Кропоткин выяснил причины образования материкового льда и границы его движения. Он, в частности, доказал, что мощный ледник, спускаясь от Скадинавии, надвигался на Европу, воздействуя на рельеф ее поверхности. Владимир Вернадский высоко ценил эти выводы Кропоткина. Кропоткин много путешествовал в Сибири, за отчет об Олекминско-Витимской экспедиции он был награжден золотой медалью Русского географического общества (в котором ему, кстати, предлагали пост секретаря), его именем был назван горный хребет на Патомском нагорье. Кто знает, каких бы высот мог достичь Кропоткин в географии и геологии, если бы не бросал свои научные труды, чтобы написать очередную статью в анархистскую газету.
