Сергей Королев Знаменитый историк Василий Осипович Ключевский утверждал, что "история России есть история страны, которая колонизуется". Действительно, не поняв специфики российской колонизации, не определив, какое воздействие оказала эта специфика на формирование пространства власти и властных технологий, трудно всерьез рассчитывать на понимание нашей истории, ее логики, не говоря уже о природе и истоках власти в России.
ПОГЛОЩЕНИЕ ПРОСТРАНСТВА
Главная особенность российской колонизации заключается в том, что ее стимулятором, организатором и регулятором был центр, средоточие институционально оформленной власти. Массовое перемещение населения из центра за Волгу, на просторы Сибири и далее на восток могло осуществляться лишь после того, как эти просторы были "завоеваны", стратифицированы, поглощены властью - и в то же время само это перемещение, переселение было составной частью процесса стратификации.
Эта инициируемая и регулируемая центром колонизация не есть некая внеисторическая константа российского пространства власти - она становится доминирующей лишь с формированием технологического (а затем и государственного) центра. В период монголо-татарского ига и зависимости русских земель от Орды, когда шли междоусобные феодальные войны между князьями, претендовавшими на преобладающее влияние на Северо-Востоке, и разворачивался, но еще далеко не был закончен процесс закрепощения крестьянства, колонизационные процессы в северо-восточных русских землях происходили в основном естественным, "горизонтальным" путем ("разукрупнение" больших сел, создание на пустующих землях однодворных или двухдворных починков и деревень, хуторов, и т.д.).
И только закрепощение крестьянства во второй половине XVI - первой половине XVII века резко сокращает потенциал этой "горизонтальной" модели колонизации, делает ее второстепенной. С середины XVII века подобного рода колонизация-расселение существует лишь как некий стихийный фон инициируемого и регулируемого центром процесса направляемой колонизации. Но наличие этого стихийного колонизационного фона вело одновременно к усилению главного, основного рисунка российской колонизации, ее скелета; перспектива расплывания народа по огромным равнинным пространствам побуждала власть, прежде всего в целях самосохранения и обеспечения условий собственного существования, прикреплять население к месту, локализовать его - или, в зависимости от обстоятельств, перемещать, но перемещать только по собственному произволу. И то и другое усиливало центростремительные структуры, организующие пространство власти. Колонизация в России была как бы двойной, матрешечной: переселенческие потоки, на первый взгляд аналогичные американским, скрывали скелет, основу колонизационного процесса - очаговую колонизацию, опирающуюся на созданные властью локальные образования и микрокосмы.
УГРОЗА ХЛЕБОПАШЕСТВА
В условиях бескрайнего географического пространства, представляющего собой арену практически неограниченной, вплоть до достижения так называемых "естественных границ", колонизации (от Северного моря до Черного и от Балтики до Тихого океана), любое резкое приращение колонизованной территории ставило проблему приспособления старой технологической структуры к новой ситуации, "переналадки" пространства власти. Расширение пространства было, таким образом, вызовом техноструктуре, структуре власти, которая это пространство удерживала, стратифицировала, стягивала воедино. Можно сказать, что каждый шаг колонизации - даже колонизации правительственной, дирижируемой властью - ставил под сомнение существующий технологический каркас. Удержать его можно было, лишь удержав, локализовав население. Всплески же стихийной, невластной колонизации и вовсе представляли собой прямой вызов власти и подавлялись жесточайше, что и подтвердили события 1707 - 1708 гг. на Дону.
С точки зрения технологий власти Войско Донское было чрезвычайно своеобразным феноменом. Здесь особое, самодовлеющее, почти гипертрофированное значение приобретает одна из технологических матриц, имеющая еще монголо-татарское происхождение, - воинская повинность (впоследствии выкристаллизовавшаяся в рекрутскую систему, просуществовавшую в России с теми или иными изменениями с 1705 до 1874 г.). Население Войска Донского, по сути дела, было привязано к центру власти одной только этой технологией.
В конце XVII века даже эта специфическая, ограниченная включенность в структуру власти начала подрываться. Дело в том, что именно в это время казачество начинает заниматься хозяйственной деятельностью, прежде всего хлебопашеством. Тем самым ставится под сомнение дееспособность казака как воина. По формуле Ивана Пересветова, "холоп - скверный воинник"; но, на взгляд власти, "скверный воинник" и человек, сверх меры свободный от нее, обретший экономическую независимость от государства. Главное же в том, что, ослабляя свою жесткую связь с воинством, казаки, пашущие землю, фактически выламываются из существующей, организованной через центр техноструктуры. Более того - они эту структуру ставят под сомнение, подрывают.
Анклавы свободной хозяйственной деятельности страшны для власти не сами по себе - они привлекают внимание крестьян соседних губерний, провоцируют их побеги, иными словами, разрушают сложившуюся к середине XVII века (вспомним знаменитое Соборное Уложение 1649 г.) технологичекую структуру, основой которой была жесткая локализация населения. Наплыв беглых увеличивает население этих районов в десятки раз. Количество казачьих городков по Дону и его притокам - Северному Донцу, Хопру, Бузулуку, Медведице за двадцать лет увеличивается с 48 до 125.
Ситуация становится, с точки зрения власти, совершенно нетерпимой. Примечательно, что уже в 1690 г. появляется войсковая грамота, запрещающая казакам заниматься хлебопашеством на Дону под угрозой смертной казни; запрещение, однако, не возымело действия. В 1695 г. казакам было разрешено заниматься землепашеством; однако власть стала по-иному препятствовать стихийной, неуправляемой колонизации, запретив, в частности, казакам занимать "пустопорожние земли", а также предельно ужесточив методы сыска беглых крестьян, руками которых в основном и обрабатывалась пашня в верховых казацких городках.
К началу XVIII века, в условиях начавшейся борьбы с Турцией на юге (Азовские походы 1695 и 1696 гг.) и назревавшей войны со Швецией на северо-западе, казачья вольница и экономическая самодеятельность, подрывавшие основы обновленной государственной власти, показались Петру I нетерпимыми. Стихийное расселение казачества, втягивание его в занятие хлебопашеством препятствовали осуществлению одной из фундаментальных основ создававшейся Петром техноструктуры - воинской, впоследствии рекрутской повинности. А это в свою очередь ставило под сомнение целостность российского пространства власти как такового.
Петр I велел "свесть", то есть ликвидировать, казачьи города, построенные не по указу, в стороне от шляхов, которые казаки призваны были блюсти и охранять, а жителей их поселить по большим дорогам. А также - никаких беглецов не принимать, а всех пришлых людей, которые появились на Дону после 1695 г. (то есть после первого Азовского похода), отсылать в русские города, "откуда кто пришел". Уже в 1700 г. на Дон была направлена грамота с предписанием, чтобы "верховых донских казаков, которые живут по Хопру и по Медведице и по разным рекам, перевесть и поселить по двум дорогам к Азову: одних до Валуйки, а других от Рыбного к Азову ж; по урочищам, по речкам, по Кундручьей, по Лихой, по Северному Донцу, по Каменке, по Белой Калитве, по Черной, по Березовой, по Тихой, по Грязной, по сколько семей и в котором месте пристойно, чтоб те оба пути с нынешнего 1700 году были населены и жилы".
Конечно, после разинского восстания ситуация, описываемая знаменитой фразой "выдачи с Дона нет", уже была в прошлом - что было подтверждено судьбой участников астраханского восстания 1705 г. Однако рудименты былой свободы и мечтания о возрождении уходящей допетровской вольницы сохранялись. Ностальгическая формула - хотим, "чтобы у нас в Войску Донском было по прежнему, как было при дедах и отцах наших" - стала основным лозунгом восстания.
Более того, экономические процессы, о которых шла речь выше, провоцировали расширение личной свободы. Так что упомянутый выше "депортационный" указ исполнен не был, и его пришлось повторить - но и на этот раз безуспешно. И тогда в 1707 г. Петр направил на Дон для отыскания беглых и высылки их на прежнее место жительства войска под началом полковника князя Юрия Долгорукого; на отряд Долгорукого внезапно напали казаки под предводительством атамана Кондратия Булавина и перебили весь отряд во главе с полковником - так началось известное восстание.
БЕСПОЩАДНОСТЬ "ЦЕНТРА"
В следующем, 1708 г., булавинское восстание охватило почти весь район обширной Азовской губернии, и прежде всего территорию Войска Донского. В контексте тех представлений о формах и типах российской колонизации, которые были изложены выше, это восстание вполне может рассматриваться как следствие конфликта между центростремительной правительственной, властной колонизацией, колонизацией-переселением, целенаправленно осуществлявшейся властью, и стихийной, "альтернативной", в данном случае казачьей, колонизацией-расселением, то есть, по сути дела, между двумя типами стратификации пространства.
Этот периферийный мятеж власть одолела, как одолевала подобные социальные всплески множество раз до и после - и произвела тотальную дестратификацию возникшего и сформировавшегося помимо нее социального пространства, обратив его в пространство мертвое.
Обращает на себя внимание предельная жестокость способов подавления этого восстания, последовательное уничтожение следов и результатов стихийной колонизации (в центр доносят о том, что посланные на подавление возмущения войска сожгли один казачий городок, выжгли другой и т.д.). Как писано было в донесении царского воеводы князя Григория Волконского: дабы воров искоренить, решено было "жилищи их до конца разаренить". Множество беглых крестьян было принудительно возвращено в места своего проживания в Центральной России.
Содеянное можно сравнить разве что с пагубным изменением социального состава советской деревни после коллективизации и депортации "кулаков". Тогда, на рубеже 20 - 30-х гг. XX века, социальное пространство, стратифицированное многообразно, пространство, в котором реализовывалось достаточно сложное, исторически сложившееся и устоявшееся переплетение властных, экономических, культурных и иных отношений, дестратифицировалось; из него целенаправленно изымались наиболее сильные в экономическом, социальном, культурном плане элементы; после акта дестратификации в нем доминировали гипертрофированные властные технологии, подавляющие и делающие малозначимыми все другие аспекты социальной жизни. Деревня без "кулаков" превращалась в сегмент архаического, примитивно организованного, унифицированного властью пространства, пронизанного адекватной архаике системой жестких технологий власти...
Но вернемся в начало XVIII века. Территория Войска Донского, представлявшая собой, по сути дела, субпространство власти, организованное во многом иначе, чем российское пространство власти в целом, после подавления булавинского восстания утрачивает этот статус. После 1708 г. карта Войска Донского претерпела значительные изменения. Прежде всего, как уже говорилось, были уничтожены верховые казацкие городки по Хопру, Медведице и Бузулуку, явившиеся не только очагами восстания, но и опорными пунктами казачьей альтернативной колонизации. Вся территория названных рек была изъята из ведения Войска Донского и приписана к Воронежскому краю; тем самым была открыта возможность для их колонизационного освоения с севера, от центра, по утвердившейся в России колонизационной модели. Район Северного Донца с городком Бахмут отошел к вновь образованной Бахмутской провинции. Само же Войско Донское, утратившее около миллиона десятин своей территории, становится одной из составных частей Азовской губернии.
В известном смысле, в новом историческом контексте повторилась коллизия 70-х годов XVI века - "великого запустения" центральной России после завоевания Казанского и Астраханского ханств и массового бегства населения на новоприсоединенные восточные окраины государства. Тогда эта коллизия вызвала резкое ужесточение технологий локализации. В начале XVIII века главный резерв - ужесточение технологий локализации в государственном ядре, интенсификация крепостного права - был уже в значительной мере использован. И тогда был избран самый радикальный путь - полное подавление колонизации-расселения как процесса и типа освоения территории и уничтожение созданных в рамках этого процесса социальных пространств.
* * *
Обо всем этом нелишне вспомнить сегодня, когда мы сталкиваемся с историческим "эхом" многовековой российской колонизации - неспособностью власти поддерживать жизненный тонус окраин и стихийной деколонизацией, ведущей практически к депопуляции многих окраинных регионов страны. Перелистывая страницы истории, на которых зафиксировано, как власть уничтожала результаты свободного экономического развития, экономической самодеятельности и стихийного освоения территории, мы не можем не задавать себе трагический вопрос: преодолимо ли проклятие истории и могут ли народ, гражданское общество, независимые от власти социумы переломить свою собственную историю, удержать гигантское пространство, которое веками могла удержать только власть?
