"Прямая дорога по середине"

Владимир. Итак, любезный друг, вот тема, где ты мог бы в полной мере проявить свой неисправимый скептицизм, как я - свою восторженность. Двести лет Михаилу Петровичу Погодину! И что же? Слышал ли ты хотя бы толки о грядущих торжествах, о выходе в свет собрания сочинений выдающегося нашего соотечественника? Готовится ли Московский университет, где Михаил Петрович долгие годы занимал кафедру всеобщей, а затем и отечественной истории, к юбилейным Погодинским чтениям? Вопросы риторические! До сего дня мы не имеем даже полной биографии знаменитого историка. Нет, не ценим мы, русские, своих талантливых людей! А ведь Михаил Петрович - историк, политический мыслитель, публицист, издатель, педагог, прозаик, драматург, переводчик, собиратель древностей! Количество сочинений, им написанных, затруднительно сосчитать┘ Многие его исторические труды стали классическими. В 26 лет - уже профессор, в 40 - академик. Не забудем при том, что родился он в семье крепостного и всего в жизни добивался сам. Его высоко ценил Пушкин, называвший погодинский "Московский вестник" лучшим русским журналом 1820-х гг., а в драме его "Марфа Посадница" видевший достоинства шекспировские, ставя народные сцены в ней выше своих в "Борисе". Знали Погодина и в Европе, прежде всего в славянском мире, ибо он, по сути, являлся основателем русского панславизма. С ним вел полемику по польскому вопросу Фридрих Энгельс в работе 1875 г. "Эмигрантская литература", где именовал его "весьма известным русским историком", пишущим по заданию царского правительства.

В любом европейском государстве таким человеком гордились бы, ставили бы ему памятники... Увы, до сих пор остаются убийственно верными пушкинские слова: "Мы ленивы и нелюбопытны┘"

Евгений. Браво, браво! Тебя нельзя не заслушаться┘ Но ты знаешь, что всякое горячее пристрастие еще более пробуждает мой природный скепсис. Ты дивишься многообразию даров Погодина, но давай разберем каждый из них поодиночке. Неужели кого-то сегодня могут привести в восторг ученические переводы Гете и Шатобриана, сделанные этим самородком? Неужто ты всерьез веришь комплименту дружелюбного и благодушного Пушкина и перечитываешь "Марфу" чаще "Бориса"? Что до прозы, то если Одоевский и Леонтьев у нас числятся по штату "второстепенных", куда поместим мы Погодина с его скучнейшей "Русой косой"? Поставишь ли ты Михаила Петровича как мыслителя и публициста на одну доску с Хомяковым и Герценом? "Московский вестник" и "Москвитянин" сыграли ли роль, сравнимую с катковским "Русским вестником" и некрасовским "Современником"? О Погодине-педагоге лучше умолчим, или ты не знаешь уничижительного отзыва на сей счет его ученика Сергея Соловьева? Погодинское знаменитое Древнехранилище - разве не отличалось редкой бессистемностью и беспорядочностью? Что еще? Ах, да, "классические исторические труды"! Но, дорогой мой, много ли они сегодня значат после того же Соловьева, Ключевского, Платонова? Они устарели уже при жизни автора, который горько жаловался в 1844 г. (!), что его никто не хочет читать. Я знаю, ты поклонник авторитетов. Так вот тебе цитата из Ключевского: "┘ трудные и важные вопросы нашей истории были зорко подмечены и бойко поставлены Погодиным - и ни один не был разрешен, даже не был как следует подготовлен к научному разрешению (а просто был подержан в руках), несмотря иногда на хлопотливые ученые разыскания". Нелестно характеризует Василий Осипович и столь возносимую тобой погодинскую "широту": "Популярный профессор - без курса. Деятельный издатель - без публики. Публицист - без политической программы. Драматург и соперник Пушкина - без искры поэтического дара. Составитель огромной коллекции рукописей, не заглянувший хорошенько ни в одну из них". Мог бы еще долго умножать примеры, противоположные твоим. Поверь, их бы хватило на опровержение всех твоих апологий.

Владимир. Конечно, Михаил Петрович не Пушкин и даже не Хомяков. Но разве мы должны чтить только самых великих? Надеюсь, ты не будешь отрицать вещь совершенно очевидную: талант моего подзащитного. Цитируя Ключевского, ты упустил другое его мнение о нем: "Люблю его бойкое перо, из под которого так часто блещет ум и талант". Прямые противники не отказывали Погодину в даровитости, и не только терпимый Искандер, но и "неистовый" Виссарион, сквозь ругань проговорившийся: "┘умен, очень умен". Не спорю, "Русую косу" и "Марфу" сегодня вряд ли читает кто-нибудь, кроме специалистов, но не станешь отрицать и ты, что в свое время они явились событиями в словесности. Может, Михаил Петрович как мыслитель и уступает Хомякову с Герценом, но его взгляд на Россию не менее своеобразен, чем их воззрения. "Москвитянин", где печатались Гоголь, Жуковский, Лермонтов, Даль, Вельтман, где дебютировали Островский, Фет, Полонский, где отдел критики несколько лет вел Аполлон Григорьев - несомненно, журнал с "не общим выраженьем лица". В противовес пристрастным воспоминаньям Соловьева, соперничавшего с нашим героем из-за кафедры, приведу свидетельство другого, не менее именитого погодинского студента Федора Буслаева, величавшего учителя "лучом радости" и целыми днями просиживавшего в его Древнехранилище. Кстати, говоря о последнем, академик Кондаков полагал, что оно своим богатством обязано именно той самой "бессистемности", о коей ты с таким пренебрежением изволил выразиться.

А разгром "скептической школы" Каченовского (впрочем, вероятно, тебе любезной), отрицавшей достоверность древнерусских летописей! Не забудем и о разработке методологии источниковедения, и о том, что своим учением о творческой роли государства в русской истории Погодин предвосхитил целое направление - так называемую "государственную школу". Ты упрекаешь Погодина в разбросанности. Но "разбросанным" был и Ломоносов! Не равняю с последним Михаила Петровича, но не ясно ли, что они оба принадлежат к одному духовному типу. Стремление к энциклопедизму - наследие XVIII столетия, а в России, скажем точнее, наследие Петра Великого. Для XIX века с его всеобщей специализацией это стремление уже казалось архаичным, отсюда - ирония Ключевского. Так что можно по праву считать нашего героя последним "птенцом гнезда Петрова", недаром он боготворил "работника на троне".

Евгений. Ты столь красноречив, и пафос твой столь благороден, что я, право, чувствую себя каким-то Фомой Неверным. Увы, это горькая судьбина всех скептиков. Однако ж без нас человечество поставило бы слишком много незаслуженных монументов┘

Хорошо, пусть Погодин - талант. Но не приобретает ли у тебя слово "талант" значение магическое, не становится ли оно индульгенцией, покрывающей любые грехи. Булгарин тоже не бездарен, что ж нам теперь и Булгаринские чтения проводить вслед за Погодинскими? Я не случайно завел об этом речь: ты знаешь прекрасно, что личность нашего героя казалась многим его современникам далеко не безупречной. И устно, и печатно обвиняли его в стяжательстве, корыстолюбии, угодничестве перед сильными мира сего карьеры ради┘ Ладно, если бы укоризны исходили лишь от врагов вроде Белинского, но и молодой Иван Аксаков в одном из писем к родным называет Погодина "подлецом и свиньей". А общее мнение о погодинской бестактности и грубости, разделяемое и Жуковским, и Иваном Киреевским, и, наконец, Гоголем, запечатлевшим своего друга в "Выбранных местах┘" как пример человека, вечно стремящегося к добру, но вечно совершающего зло! "Неопрятному, растрепанному душой Погодину, ничего не помнящему, ничего не примечающему, наносящему на всяком шагу оскорбления другим и того не видящему┘" - с такой дарственной надписью вручил Николай Васильевич Михаилу Петровичу эту книгу. Но, верно, тебе и Гоголь не указ, дорогой мой любитель авторитетов?

Владимир. Талант, конечно, не оправдание для порока, но никакой порок не в силах отменить дарование. Личные недостатки творцов, столь раздражавшие их ближних, для нас только бренный прах времени, нетленное - их творения - вот что имеет для нас значение. Или ты готов в порыве моралистического негодования исключить из культуры Байрона и Лермонтова? Да и такой ли уж был подарок Гоголь с его невыносимыми нравоучениями в последний период жизни! Что до Погодина, то сколько бы я ни читал о его проступках, не смог увидеть в них ничего заслуживающего полного отлучения моего подзащитного от нравственности. Хотя, конечно, на фоне таких идеалистов без страха и упрека, как Киреевские или Аксаковы, он смотрится человеком грубоватым и приземленным, натурой, так сказать, практической. Но не всем же быть Дон-Кихотами, Санчо Пансы тоже необходимы. Главный грех Михаила Петровича, страсть к презренному металлу, выражался прежде всего в скупости, более всего вредившей ему самому. Но по сравнению с финансовыми махинациями Некрасова погодинское корыстолюбие выглядит совсем невинно. И потом, скупость нашего героя не помешала ему в трудную минуту поддержать того же Гоголя двумя тысячами рублей без требования их скорой отдачи ("Ты отдашь их мне, когда разбогатеешь┘"). Не думаю я, кстати, что история с пасквилем на Погодина в "Выбранных местах┘" красит самого Николая Васильевича, возомнившего себя новым пророком Исайей. Семейство Аксаковых, например, осудило эту непристойную выходку гения. Да и он сам, похоже, потом пожалел о ней и собирался в качестве извинения написать для второго издания книги статью "О достоинстве сочинений и литературных трудов Погодина". Между прочим, критические замечания в адрес "Выбранных мест┘", содержащиеся в погодинских письмах к Гоголю, чрезвычайно (и порой сокрушительно) остроумны. Вряд ли ты прав, говоря о всеобщем неприятии Михаила Петровича как личности: у Пушкина о нем одни лишь похвалы, с симпатией относился к нему Чаадаев, с почтением - Достоевский и Костомаров, "добрейшим" называет его Фет, и даже страдавший как никто от скупости издателя "Москвитянина" Аполлон Григорьев до конца дней преданно любил своего учителя. "В Погодине много и много такого хорошего, ради которого можно простить ему многое дурное". Кто автор сей апологии? Тот самый Иван Аксаков, коего ты только что брал в союзники.

Евгений. Скажи-ка мне лучше, положа руку на сердце, не есть ли труды досточтимого Михаила Петровича лишь археологическая диковинка, осталось ли в них для нас что-нибудь живое, способное возбудить мысль и чувство? Могут ли они повлиять на потомков, если их не заметили современники?

Владимир. Ты заблуждаешься на счет невлиятельности Погодина в прошедшем. О том, что он был предтечей "государственной школы", я уже говорил. Но совершенно очевидно и то, что именно из "Москвитянина" выросло "почвенничество" Григорьева, Достоевского и Страхова, а от них - прямая дорога к Леонтьеву. Филологи уже давно отметили воздействие "Исторических афоризмов" на историософию "Войны и мира". Не трудно, мне кажется, было бы найти погодинский след в представлении Розанова о русских как народе исключительно "смирном". Есть у Погодина блестящие формулы, достойные самой строгой антологии отечественной мысли. "Константинополь - столица русской истории", - согласись, недурно сказано. "Для людей Новый Завет, а для государства в политике Ветхий┘" - это "томов премногих тяжелей", здесь вся философия политики в одной фразе. А знаешь ли ты, что за полвека до Киплинга Михаил Петрович отчеканил: "Запад есть Запад, Восток есть Восток"? Для нас же, нынешних, мне думается, наиболее важным в наследии знаменитого историка является его неутомимое стремление найти средний путь между крайностями западничества и славянофильства, разорвавшими в 1840-х гг. русскую культуру надвое. Западники видели в допетровской Руси один мрак и невежество, славянофилы - в Петербургской России - одно насилие над национальным духом. Для Погодина же обе эти эпохи равноценны и необходимы. Более того, по его глубокой мысли, "Петр спас древнюю Россию". Он, как и Пушкин, считал, что у нашего Отечества особая судьба, но полагал подражание Европе законным и органическим этапом в его развитии. Вопреки распространенному мнению "Москвитянин" не задумывался издателем как журнал чисто славянофильский. Погодин приглашал к сотрудничеству Александра Тургенева, Чаадаева, Грановского, Корша, но, увы, время не располагало к единству. Можно назвать и прямых виновников крушения погодинской задумки. С одной стороны, это Шевырев, втянувший журнал во время пребывания главного редактора за границей в русский спор, "бессмысленный и беспощадный" с "Отечественными записками". С другой - Белинский, отвечавший на вопрос, читал ли он статью Грановского в "Москвитянине": я не люблю встречаться с друзьями в неприличных местах. Позднее Михаил Петрович писал Герцену за границу, призывая его вернуться на родину, из чего, конечно, тоже ничего не вышло. Однако ж современным русским остается завет мудрого старца: "┘крайности никуда не годятся┘ Прямая дорога по середине". Кто мешает нам его исполнить?

Евгений. Что ж, завет и впрямь хорош, вряд ли только он исполним. Средний путь в России - благая утопия, у нас реальны только крайние пути. Но┘ "блажен, кто верует". Я же напоследок хочу спросить у тебя: что бы ты из Погодина переиздал в первую очередь, будь на то твоя воля?

Владимир. Не задумываясь, я бы отдал предпочтение замечательному (к сожалению, не завершенному) 22-томному капитальному труду Барсукова "Жизнь и труды Погодина". В сущности, это культурная хроника России 1820-1860-х гг., основанная на материалах богатейшего погодинского архива. Кого только не знал Михаил Петрович, с кем только не переписывался! Он начал свою деятельность, получивши благословение Карамзина, а закончил ее, успев благословить Леонтьева и Владимира Соловьева. Из людей пушкинского круга его пережил только Вяземский. Нравится тебе или нет, но Погодин - один из центральных персонажей XIX века. То, что книги Барсукова нет в читательском обороте, - позор и несчастье! Она должна лежать на столе у всякого любителя родной старины. Ах, кабы нашелся для нее издатель!

Евгений. Двадцать два тома! Твоя восторженность переходит все границы. Предлагаю пари: если такой безумец объявится, я публично отрекусь от своего скептицизма, как от ереси, и признаю твоего подзащитного гением┘