0
1637
Газета Стиль жизни Интернет-версия

07.09.2000 00:00:00

Он в отсутствие...

Тэги: Радзинский


УЖ НА БЕЗВЕСТНОСТЬ ему жаловаться не приходилось. В театры, где шли его пьесы, билетов было не достать. Избранных он сам проводил через служебный вход, и обаятельной казалась его как бы растерянность - мол, сколько народу привалило.

Впрочем, в то время народ валил на все и за всем. И в Большой зал, и за махровыми полотенцами.

Повезло, что уже первые его сочинения к публике с трудом пробивались. Почему их удерживали, какую выискивали крамолу - нынче малопонятно, но в тогдашнем существовании успех приходил с обязательной приперченностью скандалом. Воспринималось, как зов: если запрещают, значит, талантливо и надо спешить прочесть, увидеть во что бы то ни стало. После хрущевской "оттепели" утратилась вера, что хорошее, в чем бы и как бы оно ни выражалось, окажется стабильным. Следовало рвать подметки, чтобы ухватить. Концерт Рихтера, "Андрея Рублева", пущенного в Кинотеатре повторного фильма, итальянскую обувь, виски "Лонг Джон", вдруг заполнившее прилавки. Студенткой "Лонг Джоном" отравилась, бутылка стоила четыре с чем-то рубля. Теперь от одного вида тошнит. Вот к чему приводила доступность в условиях дефицита.

Его "Театр времен Нерона и Сенеки" читала на раскаленном пляже в Коктебеле - истрепанный, замусоленный экземпляр машинописи, который следовало к вечеру возвратить. В спешке текст жадно сглатывался непереваренным, но я еще не понимала, не видела за всем этим обдуманной режиссуры. Казалось, это мы сами, читатели, рвем друг у друга его новое сочинение, хотя подгонял нас он, выстроив в очередь, наблюдая с лукавой улыбкой.

О манере его улыбаться стоит упомянуть особо. Теперь, массово тиражированная телеэкраном, она превратилась в торговую марку, но и тогда, употребляемая куда более камерно, отрепетирована была уже мастерски. Разыгрывалась пантомима: при вдруг погрустневшем, померкшем взгляде углы губ как бы насильно растягивались все шире и шире, как у сатира, с одновременным нарастанием скорби в глазах. Класс, ничего не скажешь! В подобном сопровождении уже и банальность звучала с подтекстом. Собеседники делались соучастниками и казались сами себе умнее, тоньше, чем того требовали обстоятельства.

Аудитория тоже отнюдь не случайно подбиралась: из юных девиц и их молодящихся мам. Расчет безошибочный: что любят женщины в итоге понравится и мужчинам. Вот почему его, автора "Галантного века", теперь и Евгений Киселев к себе в студию приглашает вещать о политике. Он стал оракулом. Точнее - что больше ему подходит - пифией, чьим предсказаниям, как известно, патриции, цезари доверяли беспрекословно.

В то коктебельское лето он несколько странно одевался, что мной, например, воспринималось изящной самоиронией: авторский шарж, так сказать. Ну а как же иначе? При малом росте широкополую шляпу надеть, шагать к морю с огромной сумкой через плечо в сабо с каблуками! В таком ракурсе видела: он потешается - и над нами, дурищами, и над самим собой. Просто в голову прийти не могло, что он - абсолютно серьезен. И шарфы, пестрые галстуки, пальто длинные, "ново-русские", мафиозные - это вкус, стиль. Это, черт возьми, выбор.

Популярность его вертикально взметнулась при публикации панегирика о царской семье. Учуяв момент, шагнул решительно к бульварной литературе - и победил.

Характерно, что в издательстве "Вагриус", где выходят одно за одним его сочинения и где его чтят как Бога, подсказалась, верно, нутром и в оформление просочилась разрядность подобной продукции. Глянцевая аляповатость обложек точно свидетельствует, кому это предназначено. Музыку Моцарта такая публика не знает, не слушает, как, впрочем, и автор сборника "Загадки истории".

Если кто еще помнит Виноградову, телеведущую музыкальных передач (культуру в массы!), в которых она растолковывала пионерам, пенсионерам, какой конкретно картинкой симфонию, скажем, Чайковского, надобно иллюстрировать - "рожь, васильки, но по небу уж облако наплывет", - так вот никто иной, как ее воспитанник "Господина Моцарта" отваял. Что называется, в лучших традициях.

Допустим, образования музыкального можно и не иметь, не прочесть исследования Георгия Чичерина, один из шедевров в колоссальной моцартиане, даже не быть завсегдатаем консерваторских концертов, а просто, ну из личной потребности, ставить пластинку, компакт-диск - и слушать... Всего-то. Но при такой уже малости сметутся фантазии о пасторальном влюбчивом пастушке, со свирелью вместо мозгов, вундеркинде, так никогда и не повзрослевшем, вдруг испугавшемся видения, инсценированного старым придурком, и в состоянии родимчика создавшего "Реквием".

Признаюсь, это меня, как ничто до того, взбесило. От простодушной наглости, выпестованной в плебейских восторгах. Возомнилось, выходит, что можно все? Приделать лишь завлекалочку про какую-то старомосковскую квартиру, где некая знаменитость, пианист, ученик-де Прокофьева, друг Шостаковича, отсидевший к тому же в бериевских застенках, по памяти восстанавливает рукопись, случайно приобретенную в развороченном революцией Санкт-Петербурге...

В знатоки я не рвусь, позвонила своей школьной подруге, у которой в родительском доме Шостакович не гостем - своим человеком бывал. Мама ее, играя в ансамблях с Обориным, ноты брала из рук Прокофьева. Но и ей, как и мне, не удалось припомнить, кто же это мог быть у Сергея Сергеевича в учениках и чтобы еще все остальное, заявленное автором, как-то сходилось. Подруга моя, в детстве которой Ландау, Сарьян, Андроников присутствовали, когда я имя сочинителя назвала, растерялась. Промямлила: ну не знаю... может, Нейгауз, он ведь сидел? Я в ответ: да что ты, Нейгауз и Прокофьев почти сверстники, какое там ученичество!

А ведь она на "страдивари" играет, в ее библиотеке раритеты ценнейшие, и если такого авторитета зашкалило, что ж с тех девчонок взять, о которых он пишет чуть ли не стихами, с пафосом, надрывно, что травятся, гибнут, экзамен не выдержав в театральный институт.

Между тем женский тип для него самого давно найден: актриса Доронина, стальная, с мяукающими интонациями. И тут тоже выбор, тоже вкус.

В современном российском театре Доронина - это Фурцева из эпохи застоя. Хозяйка, вполне сознающая власть, но не отказывающая себе в кокетстве с жертвами, которых вольна и помиловать, и уничтожить. В его пьесах эта матрона по сцене мечется, не зная, куда бы поставить цветочек, без солнца, без любви чахнущий. Ефремов, ну уж какой зубастый, на Дорониной подавился. А для девочек, в зале сидящих, она авторской волей воплощать предназначена беззащитность, непонятость женскую. У-у, какие же мужики подлецы!

Помню, он говорил, что беседовать с женщинами ему интересней, чем с сильным полом. И, пожалуй что, был правдив: он тут черпал. Однажды на сцене увидела эпизод, о котором сама ему рассказала, из опыта. Но задетости не почувствовала. Друзья возмущались: он тебя вынес вперед ногами! А я считала, считаю: пожалуйста, никаких запретов, литераторы вправе брать где угодно, что угодно и у кого угодно. При чем тут я? Не я же лично всенародно воплю, как Доронина. Мной пережитое до таких драм не возвысилось. Это его транскрипция, его стиль.

На доверие он вызывал: говорун, но умел слушать. Пчелка, труженик, ткал усердно из болтовни бабьей свои узоры. И актриса дебелая с его помощью еще в чьи-то судьбы рядилась, не прощая на театре поруганности тех, кто по жизни давно уж про это забыл.

Процесс обольщения у него туго сплетался с просветительством, ликбезом. Помню, прогуливаемся, и он как бы случайно, вкрадчиво: ну так вот, приедается все, лишь тебе не дано примелькаться... угадала откуда? "Черное море мое", - длю строфу Пастернака, зардевшись отличницей, выдержавшей экзамен. Но вместе с тем и неловко. Что ли меня проверяют? С какой надобностью? Не знаю пока, не угадываю тут системы, реестра: кого куда вставить, на каком уровне. Полагаю, что девочки из подворотен в одну ячейку ложились, а те, кто чуть выше по цензу общеобразовательному, иначе учитывались. Он нас изучал, тогдашних поклонниц, дотошно, лабораторно, примериваясь и готовясь, когда можно будет половчее схватить за бока эту глупую тетку - публику.

О намерениях его, как бы еще затаенных, сигналы были. Сериал "Ольга Сергеевна" так уж был внятен, так расчетливо пошл, что, казалось, мог бы убить репутацию, но сошло. Кому ж непонятно: кушать хочется. В тогдашней элите это вполне совмещалось - высота помыслов с поведением уличной девки. Считалось: отдавать власти тело можно, но не чувства-с, не любовь. Древнее ремесло позволяло душу сберечь в полной девственности. Но спросить теперь хочется: а ради чего?

Чтобы Песнь родилась о Романовых? Он ведь не Говорухин, в простоте своей ослепившийся барским застольем и, как дворовый мальчик, с подносом замерший на пороге: ах, лица какие благородные, и манеры, и обхождение, усы, прически... нет, он все же окончил Историко-архивный институт. Хотя и нюанс: в тогдашние годы это учебное заведение не считалось первоклассным. Сплошь девушки, ну и забракованные в университет. Для амбициозной натуры - травма.

Мелочь, а все-таки: в Коктебель он обычно являлся в июне, еще в предсезонье, когда молодые мамаши пасли детей, порхали ничейные девушки. Орлы-погубители к августу слетались. Андрон Кончаловский, только отснявший "Дворянское гнездо". Максим Шостакович мчался на красном то ли "форде", то ли "порше" - забыла. Василий Аксенов с теннисистом Новиковым в аккурат падали на застекленные парники, после полуночи перелезая через домтворческую ограду. Валентин Ежов, написавший сценарий к "Балладе о солдате", "Белому солнцу пустыни", чайники проносил в столовую, наполненные молодым крымским вином, продававшимся в цистернах. Чего там! Просто даже глядя со стороны, все балдели. Однажды, в разгар обеда, принесли телеграмму Андрону от жены его будущей, Вивьен. Поздравление с днем рождения, тридцатитрехлетием. На французском! Вот ведь что случалось тогда, в те далекие годы.

Но, сумев выждать, он и их одолел: и Аксенова, и Кончаловского, и Ежова. Потому, думаю, что они - фамилии можно другие подставить, - не будучи вовсе праведниками и не пытаясь таковыми представляться, не столько рассудком, сколько инстинктом художническим сознавали, что талант - редкий дар и не имеет эквивалентов, обещанных по житейскому счету. Люди яркие, они вместе с тем были типичны. Испытали ломку, компромиссы, взлеты, падения, но все-таки по собственной воле отказаться вовсе от творчества и заняться только товаром - нет, не могли.

А вот он поступил иначе. Выбрав себе в герои императорскую чету, Николая и Александру, приник к "златоносной жиле", обеспечивающей определенного сорта успех. Но неужели всегда именно этого и жаждал?

В очередной его книге о Николае Втором, появившейся снова в "Вагриусе", особое внимание уделяется переписке царя и царицы, названной автором "романом в письмах" и почти сплошь состоящей из цитат. Обращения там друг к другу такие: "Мой драгоценный мальчик!", "Мой Солнечный свет!" В ответ: "Мое возлюбленное солнышко, душка-женушка". И так далее, и все в таком роде. Поток елея, в котором, с наслаждением купается автор. Комментарии его коротки, но оценки определенны: бедная Аликс, он вздыхает, бедный Николай...

Разумеется, автор читал документы, в которых фигура Николая Второго не оставляет сомнений. Впрочем, теперь они всем доступны, кто мало-мальски интересуется прошлым отечества. Но в том, как он факты в своих сочинениях интерпретирует, прием явлен, хотя и не новый, но смелый. Он знает, а может быть, даже сам успел воспитать такого читателя, которого надо развлекать, соблазнять дешевой интригой, но при этом - вот его "ноу-хау" - в оболочке обманного просветительства. Почему и обилие цитат. Он ими глушит, одурманивает, а в результате наживку-фальшивку сглатывают с полным доверием, не догадываясь об обмане. Главное, чтобы оригинально. Открытие того, чего не знали, особенно ошеломляющее тех, кто вообще ничего не знал. Читателю не должно быть скучно - вот кредо авторское. Тогда, возбужденный, он слопает любое вранье.

Раньше он делал пьесы, разные: и "Еще раз про любовь", и "Продолжение Дон Жуана". Теперь в его прозе ремесло драматурга так сказывается: "По хрустящему снегу на лютом морозе, в наброшенной на плечи шубе, идет она вдоль строя. Гордая осанка. Трагическая актриса в Драме революции... Рядом - великая княжна Мария. Единственная здоровая дочь... Вдвоем они обходят строй... В караульном помещении дворца Аликс собирает офицеров: "Господа, только не надо, не надо выстрелов. Что бы ни случилось. Я не хочу, чтобы из-за нас пролилась кровь".

Как, впечатляет? Неправда ли, в этой роли отлично бы выступила Татьяна Доронина. После паузы, на выдохе, почти шепотом: "Я не хочу, чтобы из-за нас пролилась кровь..."

И это после Ходынки, описанной в дневниках Суворина. После Кровавого воскресенья.

Но возможен, оказывается, и другой взгляд: "Уже в это время омерзительные рисунки, постыдные разговоры о жене Верховного главнокомандующего, о повелительнице страны становятся обыденностью". Немножко даже не по себе, чтобы так, ну совсем по-лакейски... Он, беседовавший с Сократом во времена оны. И, в общем, недавние, "застойные", как их принято называть.

Теперь - Гласность. И он везде: на театре, в литературе, на телевидении. Действительно, как назван один из его циклов, - "властитель дум".

Как бы и ничего загадочного, в отличие от его "Загадок любви", "Загадок истории", но для меня все же нет ясности. Обидно как-то...

Была у него пьеса, озаглавленная: "Она в отсутствие любви и смерти". А теперь он сам в отсутствие вкуса и культуры.

Признаюсь, с усилием, опаской взяла его книжку, когда-то им подаренную, с черно-белой скромной обложкой, и перечла заново "Лунина", "Сократа"...

Что ж, Эдик: было! Не случайно все-таки и я и другие впивались в твой текст. Публика - дура, конечно, но состоит из людей.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Карнавальный переворот народного тела

Карнавальный переворот народного тела

Юрий Юдин

100 лет тому назад была написана сказка Юрия Олеши «Три толстяка»

0
340
Тулбурел

Тулбурел

Илья Журбинский

Последствия глобального потепления в отдельно взятом дворе

0
341
Необходим синтез профессионализма и лояльности

Необходим синтез профессионализма и лояльности

Сергей Расторгуев

России нужна патриотическая, демократически отобранная элита, готовая к принятию и реализации ответственных решений

0
279
Вожаки и вожди

Вожаки и вожди

Иван Задорожнюк

Пушкин и Лесков, Кропоткин и Дарвин, борьба за выживание или альтруизм и другие мостики между биологией и социологией

0
180

Другие новости