"Гимнические усилия"

Александр Твардовский в 60-е гг.

В июне 2000 г. в Петербурге состоялось первое публичное исполнение произведения Георгия Васильевича Свиридова и Александра Трифоновича Твардовского, написанного ими в начале 1960-х гг. как государственный гимн. Для власти он оказался неприемлемым: ноты остались в архиве Свиридова, текст, в его многочисленных вариантах, - в рабочих тетрадях Твардовского, до сих пор не публиковавшихся...

Сотрудничество двух больших художников осталось неизвестной страницей в истории советской культуры: власть не была заинтересована в оповещении об его итогах. Но и в литературе последних лет, не обделяющей вниманием Свиридова, нет сведений о творческом содружестве с Твардовским, памяти которого композитор посвятил одно из лучших своих произведений - "Весеннюю кантату" на слова Некрасова.

	Георгий Свиридов в 1960 г.

После исполнения гимна в периодической печати появились не совсем точные сведения. Необходимо подчеркнуть, что поэт и композитор по-настоящему сблизились как раз в работе над гимном. До этого они были лишь шапочно знакомы, хотя Свиридов уже писал музыку на стихи Твардовского. В 1960 г. они оба стали лауреатами Ленинской премии. Год этот и был началом их общей работы, но решение участвовать в конкурсе по созданию гимна они приняли не сами: их к этому призвали и обязали.

После XX съезда КПСС старый гимн с его прославлением Сталина (музыка Александрова, слова Михалкова и Эль-Регистана) по решению ЦК следовало заменить новым. К его написанию в 1959 г. была привлечена многочисленная группа поэтов (Твардовский, Исаковский, Сурков, Симонов, Грибачев и другие) и композиторов (Свиридов, Шостакович, Кабалевский, Хачатурян, Хренников и другие).

В августе 1960 г. Твардовский представил свой первоначальный вариант текста. Одобрения идеологического отдела ЦК он не получил. Но руководителю отдела Суслову понравился последний куплет, который он утвердил как припев будущего гимна: "Взвивайся, ленинское знамя, // Всегда зовущее вперед. // Под ним идет полмира с нами. // Настанет день - весь мир пойдет".

Твардовский, разумеется, цензурные требования учитывал, но он никогда ничего не писал специально для цензуры, в расчете на нее. Слова о ленинском знамени в ту пору были исполнены для поэта глубокого смысла и искренней веры. Знамя это было символом идеи социализма, равенства и братства. Твардовский не отождествлял эту идею с программой построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Для отца социализм был чем-то вроде путеводной звезды, с которой надо соразмерять политику, чтобы не сбиться с пути. А политическая обстановка после XX съезда как раз внушала надежды. Казалось, в партии начинается процесс очищения от скверны - беззакония и произвола. В такой обстановке, когда для страны как будто открывался новый этап ее истории, работа над гимном обретала особый смысл.

И все же поначалу Твардовский воспринял ее как обузу, нарушавшую его творческие планы. С 1958 г. он вновь становится редактором "Нового мира", от каковой должности был отстранен в 1954 г. Журнал отнимал много времени и сил, а отец уже задумал вернуться к своей запрещенной в том же 1954 г. поэме "Теркин на том свете". Но от "госзаказа", который для него был еще и "партийным поручением", отказаться не мог и принялся за работу.

После совещаний в ЦК осенью 1960 г. в этой работе наступил новый этап. Поскольку никто из поэтов должного текста не представил, ЦК рекомендовал им работать коллективно, писать гимн сообща. Каждый участник конкурса мог брать у другого отдельные строфы, строчки, куплеты и т.д. Стоит сказать, что первый вариант текста Твардовского использовался собратьями по перу весьма интенсивно, сам же он определял этот творческий коллективизм как безнадежную попытку "всемером петуха зарезать". "Создание гимна дело коллективное", - цитирует он в дневнике (февраль 1961 г.) рекомендацию партийного руководства, - пусть так, но каждый должен писать, не оглядываясь на коллектив, а так, как если бы он один должен решать эту задачу". В сентябре 1960 г. отдел культуры ЦК КПСС передал первый вариант его текста композиторам Шостаковичу и Свиридову. С этого времени Твардовский и сотрудничает с Георгием Васильевичем, которого сам выбрал в свои соавторы.

В том же сентябре поэт размышляет в дневнике о соотношении музыки и поэзии в гимне, цитируя своего любимого Томаса Манна, полагавшего, что "для музыки самые хорошие стихи не нужны". Твардовский замечает, что хотя писатель и ошибается, но в случае с гимном "скорее всего прав, и решать будет музыка. Но пусть ей будет на чем решать". И поэт с огромной отдачей работал, чтобы создать добротную основу музыкального решения темы.

В 1960-1961 гг. "гимнические усилия" (дневниковый термин отца) поглощают значительную долю его повседневного труда. Как рассказывает дневник, он снова и снова перестраивает строфы и строчки, "выискивая новые, более несомненные решения задачи". И чем больше погружается в работу, тем более интересной и перспективной она ему представляется. Ему, профессиональному поэту, впервые пробовавшему силы в гимнической поэзии, предстояло решать неведомую ранее задачу. И, казавшаяся поначалу "вовсе непродуктивной", задача гимна все больше увлекала его. Отец был уверен, что сладит с ней.

При этом, как видно из дневника, он совершенно отрешился от заботы об исходе конкурса. Мысль о конечном успехе Твардовский всегда считал опасной для творчества, противопоказанной ему. Он любил напоминать о наблюдении Гете, что, если художник с представлением об окончании своего произведения связывает успех, он может бросать работу - ничего путного не выйдет.

Отец всегда писал с особой ответственностью и требовательностью к себе, подолгу занимаясь поисками того единственного слова, которое одно способно передать мысль и чувство автора. Теперь ему пришлось думать и о нужном его звучании. Стих поэта в своей кажущейся простоте и строгости приближался скорей к прозе, чем к песне. Свиридов же требовал от каждой строки певучесть. Множество вариантов, вполне совершенных по рифме и образному строю, оказались уязвимы в музыкальном отношении. Нам с сестрой многие из отложенных куплетов нравятся больше, чем востребованные композитором. Но, признав приоритет музыки, поэт стремился учесть все требования соавтора.

Многое корректировалось и менялось прямо у рояля. "Не миновать нам посидеть вместе, утверждая строку за строкой, - писал Твардовский Георгию Васильевичу, посылая очередной вариант.- Может это все не то, но больше не успел. Монтируйте по Вашему усмотрению". Эта рабочая записка - свидетельство особого доверия к чутью и вкусу Свиридова. Отдать свой текст в чье-то распоряжение, хотя бы только для изменений в композиции (монтировки) - слишком не характерно для Твардовского. Сотрудничество это определялось общностью идейно-эстетических позиций, без которой не возникла бы та слитность музыки и текста, что была достигнута.

Однако чем больше души и таланта вносили поэт и композитор в "дело гимна", чем сильнее продвигались вперед, тем заметнее удалялись от цели, поставленной "заказчиком". В дневниковой записи 11 февраля 1961 г. Твардовский уже отчетливо сознает, что его понимание, каким должен быть государственный гимн страны, во многом расходится с представлением партийных руководителей. В основе этих представлений поэт усматривает "неверный в корне принцип обязательности пересказа советской истории (официальной). Это принцип мертвенно-констатационный". Твардовский убежден, что "с какой бы точностью ни были воспроизведены в зарифмованном виде общеизвестные обязательные положения, если в них не будет собственно поэтического, сколько-нибудь эмоционального начала, поэтического явления не произойдет, гимн не получится". Здесь же излагает и свои выношенные, оформившиеся в ходе работы над гимном соображения: "Гимн, как всякое поэтическое произведение, должен все эти общеизвестные положения иметь только "в уме" как само собой разумеющиеся, и говорить о чем-то не прямо обязательном, как бы не о главном, но на самом деле о самом главном, выражающем душу народа"... "Нужны строчки, способные удержаться в памяти сами собой".

Авторы гимна все яснее ощущали несовместимость этих представлений с ожиданиями в "верхах". В их гимне многие приметы советского строя вообще не упоминались. Даже Советский Союз, или СССР здесь не были названы: родина именовалась как "отчизна-мать", "земля родная". Характерно, что из гимна Твардовского вообще выпало самое употребительное для тех времен слово - "борьба". Тем, "кто из иного поколенья", уже трудно представить, что вся тогдашняя жизнь уподоблялась борьбе: борьба шла за урожай, за производительность труда, за качество продукции, за чистоту марксисткой идеологии и просто за чистоту. Гимн Твардовского не призывал к борьбе: он о любви к Родине.

Но "мертвенно-констатационный" подход к гимну "заказчика" оставался столь же неколебим, сколь и неприятие всякого "эмоционального начала". Твардовский писал гимн, учитывая, что он исполняется не только в праздники, но и в дни траура. Но строки "В дни торжества и в дни печали // Мы нераздельны с ней (т.е. с Родиной) всегда" вызвали протест Суслова. Не возражая против "дней торжества", руководитель идеологии КПСС посчитал неуместным в гимне упоминание о "днях печали".

Только особый настрой авторов, увлеченных решением своих творческих задач, позволил им довести работу над гимном до логического конца: написать то именно, что они хотели и как хотели. С усилением в "верхах" сталинистской группировки там зрела мысль о возвращении к старому гимну. В заметке в "Известиях" сообщалось, что конкурс на создание нового гимна был по неизвестным причинам прерван. Это не совсем точно: он был по-своему завершен. Из представленных текстов и нот идеологический отдел ЦК посчитал "заслуживающим внимания" лишь текст группы поэтов (Исаковский, Грибачев, Смирнов, Бровка) на музыку Г. и П.Майбороды. Однако при этом счел целесообразным "поручить С.В. Михалкову представить новый поэтической текст на музыку действующего Гимна".

Михалков такой текст представил ("В борьбе утверждаем мы новую эру, Сильны несгибаемой волей и верой, В победу великих марксистских идей..."). Власть не захотела, чтобы возврат к старому был слишком заметен. В тексте Михалкова было как раз то, чего не оказалось в гимне Свиридова-Твардовского. Не было только той любви к Родине, что пронизывала гимн двух авторов...

Дружеские отношения Свиридова и Твардовского продолжались и по завершению работы над гимном. После смерти Твардовского Георгий Васильевич поддерживал связь с его семьей. Только сейчас мы с сестрой получили от племянника композитора А.С. Белоненко пластинки с записями произведений Свиридова. Надписанные незадолго до его смерти "Семье незабвенного Александра Трифоновича Твардовского", они по разным причинам не попали к нам своевременно. Года два назад мы впервые услышали гимн, о существовании которого только знали. В квартире композитора на Б.Грузинской, на том же рояле, за которым он работал с нашим отцом, его исполнил Александр Сергеевич Белоненко - президент Национального свиридовского фонда, проректор Петербургской консерватории. Слушала с нами и Тамара Васильевна - сестра композитора, хотя гимн ей был уже знаком. Впечатление было сильное. Слова не мешали мелодии, сливаясь с ней то торжественно, то лирично. Слышалось и нечто исповедальное.

Мы с сестрой поддержали намерение Александра Сергеевича устроить публичное исполнение гимна Свиридова-Твардовского. Нам казалось недопустимым, чтобы он пылился в личных архивах. Для исполнения его мы, советуясь с Белоненко, брали куплеты из последних вариантов текста, а один из них стал припевом, сменив отмененный самим временем.