Драматические догонялки

Анастас Микоян. 5 марта 1968 года.
Фото Сергея Васина

КОГДА президент Путин на глазах у миллионов телезрителей шнуровал башмаки в салоне самолета или выходил босым на татами, возможно, мало кому пришло в голову, что эта многообещающая раскованность есть символ наступающего на пятки открытого общества.

Между тем когда-то подобная продвинутость была немыслима, и нынешние старики прекрасно те времена помнят. Вожди, строго взиравшие на нас с лакированных портретов, были застегнуты на все пуговицы. И только в страшном сне мог, например, привидеться Сталин, молодецки играющий в городки, или Микоян, без труда управляющий весельной лодкой в начинающем штормить море. И хотя в действительности все так и было - и городки, и лодка - неписаные законы закрытого общества тщательно оберегали первых лиц от публичного проявления черт, свойственных рядовому обывателю. При этом сохранялся статус небожителей как основа незыблемости существующего строя.

Впрочем, и здесь случались прорывы. Но явно - это уже после оттепели. Да и то чаще всего в разговорах с глазу на глаз. Душа, видно, требовала переоценки и, возможно, раскаяния. Однако жесткие рамки партийной дисциплины, вошедшие в плоть и кровь, останавливали публичное чистосердечное признание. Легче было высказаться в мемуарах...

На моей памяти несколько эпизодов, связанных с работой Анастаса Ивановича Микояна над книгой воспоминаний и его статьей для одного из популярных журналов, в подготовке которой я принимал участие как журналист. Эти эпизоды хорошо иллюстрируют состояние государственного мужа, оказавшегося в некоторой промежуточной ситуации, явно, к примеру, противоположной ситуации нашего нынешнего президента, который пытается несколько опередить время, тогда как Микоян по-своему делал попытки время догнать.

Уже первое посещение его кремлевского кабинета навело меня на подобные размышления... Кабинет Анастаса Ивановича был обширный - величиной с миниатюрное футбольное поле. Огромным был и стол в глубине кабинета, заваленный всякой бумажной всячиной. Примыкавший к нему еще один бесконечно длинный стол для совещаний, пожалуй, завершал кабинетное убранство. Украшением служили разве что дубовые панели, наполовину закрывавшие стены, которые упирались в потолочную высь. Среди этих пространственных излишеств как-то терялась сухонькая фигурка Микояна, утопающая в ворохе бумаг. Я был слегка разочарован, представляя его совсем-совсем другим. Он глянул на меня оценивающе. Показалось, что в уголке его прищуренного правого глаза появилась насмешка. Он явно любовался произведенным впечатлением.

...Микоян выглядел лет на двадцать старше своих изображений на портретах, которые мы десятилетиями упоенно носили на демонстрациях в "красные" дни. Позже, размышляя над этим феноменом, я пришел к забавному выводу, что вот таким нехитрым образом тогдашние вожди сохраняли у народа ощущение своей неувядаемости, обеспечивая тем самым вроде бы вполне законное право на политическое долголетие. Впрочем, эта "болезнь" была унаследована и брежневским окружением. Докатилась она и до наших дней. Но если в крутые сталинские и постсталинские времена народ в массе своей не располагал таким публичным разоблачителем, как телевидение, то уже в шестидесятые годы "ящик" имелся почти в каждом доме и обыватель получил возможность каждый раз сравнивать портрет с оригиналом. Причем сравнение было явно не в пользу последнего. Так что нелицеприятные анекдоты сыпались как из рога изобилия. Тем не менее положение оставалось прежним. Наверное, Микоян, уже задвинутый в то время на второстепенные роли, понимал всю нелепость ситуации, дополнительно способствующей падению авторитета власти. Во всяком случае, когда мы отбирали фотографии для его журнальной публикации, он решительно отложил в сторону давние снимки: "Не надо смешить людей!" И в работу пошло одно из последних фото.

Коль скоро мы затронули портретную, так сказать, тему, не могу не рассказать и еще об одном наблюдении, почерпнутом во время недолгого общения с Микояном.

Сразу после отставки Хрущева в стране начался невиданный со времен Сталина портретный бум. Речь не о том, что в кабинетах всех уровней хрущевский лик был заменен на брежневский. (Это у нас в порядке вещей. Разве мы не наблюдали подобную картину задолго до инаугурации Владимира Путина?) Рассказывают, что портреты Леонида Ильича вывешивали даже в медвытрезвителях. А в одной из московских школ красовалось аж четыре портрета генсека - на каждом этаже.

В кабинете Микояна было по-другому. У него за спиной висела копия некогда знаменитой картины "Ленин читает газету "Правда". Внешне здесь не было ничего предосудительного. Все-таки Ленин, а не какое-нибудь аполитичное шишкинское "Утро в сосновом бору". Тем не менее в этом ощущалась некая дерзость. В Кремле, в резиденции первого лица, да чтобы обошлось без его бюстика на каждую чиновничью единицу, без фото в рамке или миниатюрки в масле?

Как видите, обошлось.

Первое время мне было неловко спрашивать, что за всем этим стоит, - Анастас Иванович держал дистанцию. Но однажды ледок подтаял.

Я читал очередные гранки, сверяя кое-какие цитаты из Ленина по синему, пятому, изданию полного собрания сочинений. Очевидно, я делал работу достаточно уверенно, открывая томик в нужном месте, и Микоян это заметил: "Знаете Ленина?.." Куда там! Я был изрядно сконфужен. Спасло то, что совсем недавно я помогал жене писать диплом на забойную по тем временам тему "Проблемы гуманизма в трудах Ленина (послеоктябрьский период)" и основательно проштудировал работы тех лет... "Кое-что знаю", - сказал я и облегченно вздохнул, когда Микоян начал говорить о статье именно послеоктябрьского периода "Как нам реорганизовать Рабкрин". Тут я был на коне и уверенно поддакивал.

"Молодежь читает Ленина, - сказал Микоян, - это обнадеживает. А то некоторые верные ленинцы за всю жизнь ни одной его книжки не открыли..."

Я сразу не понял, кого имеет в виду Анастас Иванович. Все прояснилось в следующий раз.

"Много политических анекдотов по стране ходит, - сказал он, когда, ненадолго оставив дела, мы пили чай. - Скажите, есть и про меня?" Я знал один весьма расхожий, но пересказывать не решался - он был до неприличия злой. "Рассказывайте, рассказывайте! - видя, что я колеблюсь, поощрял Микоян. - Надо знать, что твой народ о тебе думает".

Я рискнул и выдал тот анекдот, который у поколения шестидесятников и сейчас на устах... В общем, случилось так, что Брежнев и Микоян подъехали к Кремлевскому Дворцу съездов в страшный дождь. Хочешь не хочешь, надо вылезать из машины, в президиуме заждались... Стали выходить. Над Брежневым заботливый помощник раскрыл зонт, а Анастас Иванович пошел так. В вестибюле генсек спрашивает Микояна: "Как это тебе удалось без зонта остаться сухим?" - "Я между струй", - ответил Микоян.

Напрасно я опасался - Анастас Иванович ничуть не обиделся. Однако выглядел огорченным. "Не попал, верно... Но только не под струю, а в струю... Понимаете, не успели один культ осудить, а уже на пороге другой..."

Я тогда понял, кого в прошлый раз Микоян, иронизируя, назвал верным ленинцем. Понял и почему его спустили с небес на землю, оставив, впрочем, членом президиума Верховного Совета, ответственным за письма трудящихся.

Странные в те времена были отставки, не в пример нынешним. Да, тебя лишали власти, высокой должности, но не покушались на прежние льготы. Не выгоняли в одночасье за кремлевские пределы, не отбирали автомобиля, не сажали на нищенскую пенсию, как это было с Горбачевым... Микоян перестал быть членом Политбюро, но не перестал, к примеру, отдыхать на дачах, предназначенных только для избранных... Однажды Анастас Иванович пригласил меня в такое местечко - под Сухуми, в Новый Афон, на дачу, зашифрованную, словно почтовый ящик, как предприятие 11/12.

Перед отлетом я имел встречу со своим старым знакомцем - писателем-лениноведом Борисом Яковлевым (не путать с Яковлевым Егором, который в свое время баловался ленинианой). Борис много лет работал над одной весьма занимательной книжкой для серии "Жизнь замечательных людей". Это был титанический труд. Яковлев особым образом препарировал ленинские работы и цитата за цитатой выстроил своеобразную автобиографию - рассказ Ленина о своем миропонимании. В издательстве "Молодая гвардия" к рукописи отнеслись благосклонно. Более того, книгу набрали. Однако она зависла у цензоров Института марксизма-ленинизма, которые категорически возражали против каких бы то ни было манипуляций с ленинскими текстами. И вот Яковлев уговорил меня передать книгу для прочтения Микояну в надежде на то, что тот сумеет пробить брешь в цензуре.

Это поручение было мне совсем не с руки. Я вез с собой гранки части микояновских воспоминаний. В Новом Афоне мы должны были скоренько ликвидировать огрехи, и я опасался, что нам на все про все просто не хватит времени. Приглашение было всего на два дня.

Опасения были напрасны. Уже утром следующего дня Микоян сказал мне, что прочел яковлевскую книжку. Он не спал ночь и прочел...

...Мы шли по дороге вверх от предприятия # 12 - роскошной современной виллы, которая и являлась дачей членов Политбюро, - к предприятию # 11 - крепкой одноэтажной постройке, где некогда любил проводить время Сталин. Очевидно, ночные бдения впечатлили Микояна, потому что он, человек явно немногословный, привыкший, что называется, итожить, говорить авторитетно и веско, был, как мне показалось, настроен на сей раз лирически. Речь его была взволнованна.

Если коротко, смысл сказанного был таков. К 55 томам полного собрания сочинений молодому человеку бывает страшно подступиться. Можно, конечно, читать отдельные статьи по программам школы или института. Однако ленинская философия усваивается во взаимосвязи, в системе. Яковлевский труд дает такую возможность. Это костяк. Если тебе понадобятся подробности, открывай нужный том, вникай, углубляйся в детали...

За разговором мы поднялись к сталинскому дому. Поодаль я приметил отгороженную сеткой городошную площадку. Микоян подтвердил, что Сталин любил играть в городки. Я не преминул заметить, что этот навык ему пригодился. За свою жизнь он сбил немало фигур. Анастас Иванович вроде бы пропустил мой намек мимо ушей. Однако, когда мы, осмотрев дом, пошли на спуск, его прорвало: "Сталин был лентяй. В самую жару он надевал на себя тулуп и валенки и валялся в доме на тахте, а генерал Поскребышев выносил за ним горшки. И к морю - сколько тут, меньше километра? - он только вниз ходил пешком. За ним всегда ехала машина. Она привозила его назад... Он думал, что если он унизил, поставил всех нас на колени, растоптал, оплевал, уничтожил, то ему, как Господу Богу, все позволено. Он думал, что его власть не имеет конца... Осенью солдаты сажали вот здесь, вдоль дороги, лимонные деревья, а весной им приходилось погибшие саженцы вырывать. Микроклимат не для лимона. Однако Сталин упрямо из года в год распоряжался сажать и сажать. Итог был прежним. Видели бы вы, как он катался по полу от ярости. Не мог смириться с тем, что природа - это тебе не человек, ее не сломишь по высочайшему капризу..."

Я привожу сказанное тогда Микояном почти дословно, чтобы можно было понять всю глубину его личной драмы. Ведь это он вместе с другими своими соратниками годами находился под железной сталинской пятой. Наивно, а может быть - обманываясь, он полагал, что все делается правильно, все идет как надо. А теперь что - запоздалое раскаяние? Сведение счетов с умершим сатрапом? Попытка очиститься от скверны с помощью саморазоблачений? Или все-таки попытка под конец жизни догнать время и, вспомнив о некогда попранных ленинских принципах, запустить их в общественный оборот?

Наверное, всего было понемногу, хотя последнего, хочется верить, было больше. Однако здесь Анастаса Ивановича ждало разочарование. Сталинизм был вроде бы разгромлен и осужден, а чтобы идеологическая ниша не пустовала, ее заполнили полузабытыми ленинскими принципами партийной жизни. Так что Ленин для тогдашней партийной верхушки был скорее удобной ширмой, позволяющей жить по двойному стандарту. До чего это вскоре довело страну, напоминать не надо.

Очевидно, окончательное понимание Микояном тщетности собственных усилий по реанимации ленинских идей пришло под занавес эпопеи с яковлевской книжкой.

Где-то в середине октября 1967 года позвонила тогдашний секретарь Микояна Нина Ивановна. Микоян уже был в Москве. На днях в Кремле должен был состояться маленький прием по случаю его 75-летия... Я пришел на прием с букетом купленных Яковлевым хризантем. "Цветы - женщинам! - строго сказал Микоян и, улучив момент, отвел меня в сторону. - Не хотят выпускать книгу. Предпочитают законсервировать Ленина, похоронить его в многотомнике. В доступной форме он будет им мешать... Впрочем, попытаю счастья. Седьмого ноября буду на трибуне Мавзолея, постараюсь все-таки переубедить Демичева..."

Петр Демичев, член Политбюро и министр культуры, был тогда в фаворе. Видно, переубедить его не удалось, и при жизни Микояна книжка так и не вышла. Позже до меня дошли слухи, что набор "Автобиографии" вообще рассыпали...